За личное мужество

Татьяна заметила стоящую перед самым въездом на мост машину. И тут же все заволокло дымом. Дверцы распахнулись, и кто-то вытащил Татьяну и ребенка из машины. Раздался оглушительный взрыв, и Татьяна потеряла сознание.

Глава 15

Лиза Малиновская, сколько себя помнила, больше всего на свете боялась смерти, точнее, даже не смерти, а мертвецов. Когда она была еще совсем маленькой, у них в подъезде умерла бабушка, и они с мальчишками пошли на нее посмотреть. Однако, наверное, пришли они слишком рано. Двери были открыты, но в квартире никого не было. Войдя в зал, где на составленных табуретках стоял закрытый крышкой синий гроб, она почему-то начала рассматривать портрет, где бабушка была совсем молодая, занавешенные черным зеркала, и тут вдруг крышка гроба поднялась и сдвинулась на пол. Мальчишки с визгом бросились на улицу, а Лиза упала в обморок.

Мама потом рассказывала, что, когда Лизу привели в чувство, она рвалась из дому и кричала:

– Она живая! Не закапывайте ее, она живая…

Потом выяснилось, что, когда дети вошли в квартиру, мертвую бабушку еще не переложили в гроб, а дед, ее муж, теперь уже вдовец, который хотел купить себе гроб заранее, решил примерить, подойдет ли ему такой размер. Это было вполне логичное объяснение. Но Лиза с того времени вообще никогда не ходила на похороны.

А тут так получилось, что в один день приходилось хоронить и мужа, и отчима. Причем и одного и другого кремировать.

Малиновский, которого долго не могли опознать, слишком долго пролежал в морге. А отчим, как сказала мать, которую из-за сердечного приступа обещали выпустить из больницы только на пару часов, был и вовсе неузнаваем.

– Я только по перстню его и узнала… Только по перстню и узнала… – повторяла мать и часто крестилась.

Лиза, как и мать, вся в черном, стояла с отрешенным видом и молчала. В крематории, где они вместе с такими же, как и они, убитыми горем родственниками ожидали своей очереди, ее больше всего угнетал сладковатый запах смерти.

– Вот мы с тобой и вдовами стали… В один день… В один день… – никак не могла успокоиться мать.

Лиза смотрела в одну точку и вздыхала. Хоронить ее мужа, Малиновского, приехала лишь его двоюродная сестра, которую, пока Лиза пыталась убежать, а потом спрятаться от похитителей, вызывали на опознание. Она держалась особняком, куталась в черную шаль и не отрывала глаз от мраморного пола.

Зато кремировать Рубинштейна собрался весь бомонд. Мужчины в строгих черных костюмах, дамы в черных модных фасонов шляпках с вуалями и вуалетками, черных перчатках и дорогих шелковых, бархатных черных платьях. Одни скорбно молчали, другие старательно всхлипывали, третьи то и дело театральным жестом подносили к глазам носовые платочки.

Смерть Малиновского была для Лизы ударом. Она привыкла, что, пропадая на несколько дней или даже недель и таким образом, как она считала, пытаясь доказать свою независимость, он всегда возвращается. А тут такое. Мало того что он завяз в какой-то экстремальной игре и его приняли за бомжа, так еще все вокруг мусолят сообщение прессы, что вместе с ним была убита его новая сожительница-алкоголичка Маруся. И убил их некто иной, как Константин, которого с легкой руки какого-то интернетовского сайта все называют не только их с Малиновским охранником, но и ее любовником. Если бы не гибель отчима, мать всыпала бы ей по первое число, а так она сама погружена в горе.

Черный мрамор, которым были отделаны стены и пол по размеру не очень большого, но высокого холла, еще больше усугублял чувство одиночества.

Распоряжался на похоронах какой-то пожилой черноволосый мужчинка в черном длинном плаще, в котором у него то и дело путались ноги, и шляпе. Он подошел, тронул ее и маму за руки и скорбным голосом произнес:

– Я приглашаю вас выбрать урны для праха покойных.

В специальном магазинчике сладковатый запах смерти был совсем невыносимым. Лиза почувствовала, что ее начинает подташнивать, и, кивнув в сторону белой керамической урны с розой, сказала:

– Пусть будет эта.

Она спешила выйти, но мама задержала ее и попросила продавца выставить перед ней несколько урн на выбор.

Мужчина-распорядитель, покраснев, заметил:

– Льву Марковичу уже выбрали урну родственники.

– Ах да, да… – проговорила мама, заливаясь слезами. – Я же ему никто… я же ему никто…

Когда они вышли из магазинчика, траурная музыка зазвучала громче, и их пригласили в зал.

Родственники и знакомые расположились у стен, будто стараясь держаться подальше от постамента, на котором был установлен гроб. Этот зал был отделан серым и белым мрамором. К тому же по всему периметру были расположены высокие узкие окна. Поэтому после мрачного холла здесь буквально дух захватывало от падавшего из них света.

Гробы не открывали. И сначала после нескольких высокопарных речей отправили в скорбный путь обитый малиновым бархатом дубовый гроб Льва Марковича Рубинштейна. А потом чуть поскромнее, но тоже с речами, – синий гроб Александра Александровича Малиновского.