За мертвыми душами

Мирон повернулся ко мне; водка, видимо, действовала на него скверно, лицо его стало бледным, оспины выступили резче, на щеках пятнами горел малиновый румянец.

— Во-то-а?.. Да кто ж его не знает? — ответил он. — У, ерой, чистый Скобелев, одно слово!

— Чем же он герой?

— Строг. Ну, до чего строг — рассказать нельзя! Исправника мужики так не боятся, как его, ей-Богу! А уж бабы! — Мирон махнул рукой. — Однова он шасть невзначай в избу к здешнему мужику, а навстречу ему невестка — молодуха и попадись! Так ведь что ж бы ты, голова, думал? бяк об пол да и родила с перепугу!

Я засмеялся.

— Чего смеешься? — истинный Господь, не вру! Спрашивали ее потом: чего ты, дура, испугалась? — Думала, говорит, что это медведь взошел… Так-то! Тут, друг, не то что у нас: здесь в церкву явился — стой и не пикни, Богу молись, как следовает! Шу-шу-шу заведешь, отец Алексей из алтаря поглядит, да так те отчехвостит — в щелку заместо дверей от стыда полезешь!

— А уважают его прихожане?

— Уважают! — убежденно ответил Мирон. — Как же не уважать: четверть вина человек выпить может! Попробуй-ка, не уважь его!

— Ну, а с бабами он так же распоряжается, как и с мужиками?

— А ты думал в зубы глядит им? Не-ет! Самому окаяшке не спустит! Ты бы на великом посту поговеть сюда приехал, вот бы тогда и поглядел на баб! На исповедь идут — с лица спадают, лихоманка бьет! Однова молодайка одна — она из соседнего села сюда замуж только что вышла — впервой исповедаться к отцу Алексею пошла. И так-то мозгу у баб самая чуть, а тут напугали ее и совсем уму помутнение сделалось! Что ее отец Алексей ни спрашивает — дрожит как лист, да все — «не грешна» — твердит! Он ее и о том и об этом, отцу-матери не грубила ли, худых слов не говорила ли — не грешна да и все тут; все грехи растеряла! Взял он ее легонько сзади под ушки за шею, отодвинул ширму, выставил к исповедникам да и кличет дьячка: — Михалыч, подь-ка сюда.

Тот тут как тут.

— Вот, — говорит, — поставь поди ей свечку: новая святая явилась! — и ширму закрыл. Так без причастия баба и осталась: еще неделю грехи вспоминать пришлось! Поп необыкновенный…

VI

С большака мы свернули на проселок и заныряли со взгорка на взгорок. Часа через два показалась убогая деревушка, Мирон въехал в нее и остановился у крайней избы.

— Кума, ваше благородие, повидать надоть! — заявил он мне, как бы извиняясь. — В секунд ворочусь! — И он исчез в воротах.

Пропадал он минут десять, и когда вернулся, нос у него пылал, как дьяконская бутылка со свадебной; разило от него на всю улицу. С блаженным видом, не без труда, взобрался он на козлы, и мы тронулись. Я молча наблюдал за ним, его, что называется, развезло; он что-то бормотал сам себе, усмехался и поматывал головой. Развеселые, очевидно, учли это обстоятельство и пошли совсем шагом.

— А ведь ты назюзился, брат? — сказал я. — Еще заплутаешь, смотри!

— Я?! — ужаснулся Мирон. — Да никогда в жисти! хоть на тот свет тебя предоставлю!

— На тот свет не хитро, а вот ты меня лучше к Каменеву поскорей доставь: гляди, какая туча сзади заходит!

Мирон оглянулся:

— В Каменку поспеем!.. — уверенно ответил он.

Не отъехали мы и версты — стало накрапывать. Сразу стемнело; край черной тучи начал таять и осыпаться: будто гигантский парус встал от земли до неба, выгнулся и быстро гнался за нами.

Я наскоро уложил вплотную кипы моих книг, застлал их сверху сеном и открыл зонтик.

— Погоняй, погоняй!.. — приказал я Мирону.

Тот вытащил из-под себя коричневый армяк, облачился в него, запахнулся и принялся хлестать коньков концами вожжей. Особого впечатления на них это не производило, но все же бричка покатилась намного быстрее.

— Выручайте, кульерские!.. — восклицал Мирон, ерзая на козлах и с размаху лупя веревкой сперва меня, потом коньков.

— Легче, легче!!. — воскликнул я. — Я ведь не лошадь, меня-то за что хлещешь?

Мирон с недоумением повернулся ко мне.

— Рази и тебе попало? ну, ничего, оно пользительно… Сыпь, развеселыя!! — он так разошелся, что чуть не сорвался с козел.

— Ты тише воюй-то! — заметил я. — Слетишь того гляди!

— Нив жисть! — воскликнул Мирон. — Сказал — в Каменку вперед дождя поспеем, и поспеем — мое слово аминь!

Только что успел он разразиться этим торжественным обещанием, — по моему зонтику забарабанили первые крупные капли. Положение получилось трагическое: сена было немного и надо было спасать либо книги, либо собственную персону. Я предпочел первое и втиснул зонтик между мной и спиной Мирона.

Тот оглянулся. Дождь уже порол нас, как розгами.

— Ай ты в уме?! — воскликнул Мирон, видя, что я сижу весь открытый и меня сечет дождь. — Ты куды, голова, зонтик-то запихнул? Промокнешь ведь!

— Ничего, высохну!.. А книжки намокнут — испортятся!

Мирон принялся опять погонять лошадей. Струи холодной воды текли у меня по лицу, забирались сзади за воротник пальто и расползались по всей спине; ощущение было не из приятных, но я скоро притерпелся к нему.

— Ну, теперь мне с тебя водку пить! — недопускающим возражения тоном заявил Мирон. — Это уж беспременно!

— Почему так?