За мгновения до...

— Когда я попрошу тебя стать моей женой, — он медленно поворачивает голову, отрывая взгляд от девочки в красном платье, давно ставшем ей слишком коротким, — ты согласишься или ответишь «нет»?

Я молчу, упорно жду его взгляда — хочу знать, что именно происходит в данный момент в его голове. Но Дамиен смотрит на собственные ноги и тихо ждёт ответ.

— Мне девятнадцать, Дамиен. Как я могу решить это сейчас? И почему ты спрашиваешь, вообще?

Он, наконец, смотрит на меня, всё так же не повернув до конца головы, но мне это уже совершенно не важно: в зелени его умных глаз так много боли, страха и отчаяния, что я цепенею. Странное чувство — холод, давящий изнутри, медленно расползается по моему телу, проявляясь гусиной кожей на руках, спине, бёдрах.

— Я… не знаю. Не знаю сам, что это, Ева. Иногда у меня возникает чувство… предчувствие, что ничего не будет. У нас не будет. Как будто должно произойти нечто непоправимое… или возникнет непреодолимое препятствие, но… но у нас не будет общего дома, детей, будущего. Ничего из того, о чём…

Он умолкает, а я не могу дышать: мне больно, физически больно.

— Ничего из того, что обычно бывает у людей, которые с самого начала хотят быть вместе.

Набираю воздух в лёгкие:

— Дамиен, это будет зависеть только от нас двоих. Только ты и я, и никто больше. Это лишь в нашей власти: если решим — будем вместе, а если нет… Наверное, именно по этой причине в девятнадцать никто и не говорит о настолько далёком будущем. Слишком много всего ещё произойдёт, слишком велики шансы, что наши желания изменятся. Мы будем встречать новых людей…

— Я чётко знаю, чего хочу! — обрывает. — Ещё никогда и ни в чём не был так уверен, как в этом!

Его взгляд вновь замкнут на моём, но теперь в нём решимость, граничащая с агрессией:

— Поэтому я и спросил тебя, — голос становится мягче, как и взгляд. — Чего захочешь ты?

— Дамиен, сейчас я хочу только тебя. А что будет завтра, я не знаю. Тем более не знаю, что ждёт нас годы спустя.

«Хочу только тебя» имеет правильное, нужное воздействие — его брови распрямляются, разглаживается кожа на лбу, взгляд делается расслабленнее, спустя ещё несколько мгновений на губах даже появляется нечто, отдалённо напоминающее улыбку.

— Просто поцелуй меня… — тихо просит.

И мы целуемся: медленно, нежно, почти целомудренно, но как никогда чувственно. Впервые настолько осмысленно, вкладывая в каждое движение максимум ожиданий и надежд.

Спустя вечность Дамиен отрывается и сообщает важное упущение:

— Нам уже почти по двадцать, Ева.

Дамиен не сомневался ни в своих желаниях, ни в способах их воплощения. Он не сомневался ни в чём. Его манера планировать наше будущее, внезапно проявляющая себя отдельными высказываниями, иногда пугала.

Я просто наблюдала за тем, как он совершает некоторые ежедневные свои ритуалы, рассуждая попутно, например, о том, какой тип душевой кабинки ему по душе́, и что ванна все равно нужна, возможно, даже и джакузи, и его он обязательно установит, только осталось решить где. Ну и, разумеется, купить или построить то место, где будут воплощены все его планы по обустройству нашего семейного гнезда.

Если бы, скажем, нам было хотя бы по двадцать пять-семь, и он рассуждал бы о том, какого цвета плитку поклеить в ванной нашей будущей супружеской спальни, это было бы, наверное, вполне нормальным. Но реальность такова, что нам обоим только осенью исполнится по двадцать, мы даже не успели стать студентами! Общий дом, быт, а особенно слово «дети» меня пугали.

Я не сразу поняла, что он не шутит. В нём было больше серьёзности, чем когда-либо.

— Они нужны мне целыми и невредимыми! — заявляет, прикрывая от солнца мою грудь своей футболкой на пляже. — И не только для личного пользования, — подмигивает и, прижавшись губами к моему уху, шёпотом добавляет: — Ты же будешь кормить ими наших детей?

Порой мне было страшно думать о том, что творится в его голове. Иногда я пыталась притормозить его в рвении продемонстрировать всю серьёзность своих намерений:

— Не думаю, что кто-нибудь ещё кроме нас обсуждает и планирует подобные вопросы!

- Я просто хочу, чтобы у тебя не было никаких сомнений на мой счёт!

После таких заявлений у меня пропадали все слова: Дамиен обезоруживал, толкал в розовые воды мечтательного дрейфа. И в нём я не замечаю сама, как становлюсь тем, кем он хотел бы меня видеть — его заботой. Я заботилась о нём, не отдавая себе в том отчёта, когда искала в пёстрых и таких разнообразных маленьких магазинчиках Флоренции или Рима любимый зелёный чай для Дамиена, когда складывала в его рюкзак две бутылки минеральной воды и порезанный лимон в канадском зиплоке, чтобы он не умирал от жажды на своих уроках по изготовлению самого вкусного в мире мороженого, как это случилось в самый первый его день на курсах.