За миг до удара

– Я Олег, – он воровато осмотрел площадку. – Заходи быстрее.

Он отступил, приглашая меня в логово, а я подумала, что, видимо, сильно приспичило товарищу, если так торопит – не терпится, наверное, хлебнуть свежей кровушки.

– Раздевайся сама, вешалка перед тобой, – сказал он, прокашлявшись и продолжая меня разглядывать. – Что будешь пить?

Я ожидала этого вопроса. И дураку было понятно, что он собирается меня подпоить снотворным или ещё какой-нибудь гадостью, а потом уже изнасиловать, задушить, расчленить и вывезти за город. Или съесть – но это уже не суть важно.

Мне даже было его немного жалко.

– Я не знала, что у вас есть, поэтому по дороге заскочила в ларёк и купила своего любимого мартини.

И вытащила из пакета бутылку, украдкой наблюдая за его реакцией.

Бедняга изменился в лице, губы скривились в недовольную ухмылку.

– Ты пьёшь такую гадость? Спрячь и никому не показывай. В моем доме пьют только водку.

– Но…

– Никаких «но». Ты хочешь быть актрисой или нет?

– Хочу.

– Тогда слушай, что говорят.

Он повернулся и ушёл в комнату, оставив меня наедине с бутылкой, которую я тупо разглядывала, держа в руке. Что ж, первый тайм он выиграл – придётся теперь пить водку с клофелином…

В огромной гостиной практически не было мебели. Здоровенный угловой диван в полкомнаты, журнальный столик с дымящейся в пепельнице сигаретой и какими-то бумагами, заставленная бутылками и фужерами стойка бара в углу у окна и театральные афиши вместо ковров на стенах. Олег сидел за столом и демонстративно открывал новую бутылку «Довганя». Видимо, делал это специально, чтобы я ничего не заподозрила, а на самом деле нашпиговал водку отравой с помощью шприца. Наивный, думает, я полная дура…

– Садись, выпьем перед началом. – Он впервые улыбнулся, и по моей спине пробежали холодные мурашки от его неестественной гримасы.

– Перед каким началом? – Я робко присела на краешек дивана.

– Не дури, Машенька. – Он разлил водку и придвинул мне один фужер. – Ты ведь все прекрасно понимаешь. Не так ли? Давай, твоё здоровье…

И одним махом опрокинул в себя содержимое бокала. Я смотрела на него с изумлением и не верила глазам: он что, самоубийца? Но потом до меня дошло, что, видимо, перед моим приходом он принял противоядие и на него отрава не влияет.

Жадно схватив сигарету, он глубоко затянулся и посмотрел на меня.

– Ты чего не пьёшь? Ну-ка давай! И до дна, пожалуйста. В нашем деле без этого нельзя.

– Вы так думаете? – пожала я плечами. – Хорошо, выпью, если нельзя. Но только вы уж отвернитесь – я стесняюсь, когда на меня смотрят.

– Стесняешься, когда смотрят на тебя? – Он уставился на меня круглыми глазами и вдруг расхохотался. Да так громко, что я подумала, соседи сбегутся.

Наконец, вытерев слезы, он качнул головой и проговорил:

– Ну ты даёшь, Машуля.

А что ты будешь делать, когда на тебя смотреть будут миллионы? Нет, так не пойдёт. Или пей, или проваливай.

– Так я уже выпила, – улыбнулась я, показывая фужер, который, улучив момент, незаметно опорожнила за диван.

– Да? – удивился он. – Когда это ты успела?

– Пока вы тут заливались. Ну так что, перейдём к делу? Что-то вы не очень похожи на продюсера…

– Даже так? – Он хитро усмехнулся. – А ты когда-нибудь видела живых продюсеров?

– Нет, – стушевалась я.

– Почему же тогда говоришь, что не похож? Впрочем, не о том сейчас парль.

– Что?

– Парль. Речь, по-французски. А теперь слушай, что я тебе скажу. Честно говоря, не ожидал, что ты окажешься такой красивой. Обычно в Интернете корявенькие попадаются, а у тебя фактура что надо. Ты будешь главной героиней сериала…

– Какого сериала?

– Моего. Я задумал снять первый российский эротический сериал. Я даже нашёл деньги и все прочее. Но в Думе эти проклятые недоделки все ещё муссируют вопрос об эротике на экранах, поэтому с деньгами пока затормозилось. Вникаешь?

– Вникаю. Так я что, буду голой сниматься?

– Будешь, – твёрдо ответил он. – И не одна, а с мужиками. Тоже голыми.

Правда, не всегда. К великому моему сожалению, цензура требует, чтобы герои иногда появлялись на экране одетыми. Интеллектуалы, мать их, пуритане, растуды их в качель, чистоплюи, ничего не смыслящие в настоящем искусстве…

Он опять налил и яростно выпил. Затем, закурив, продолжил:

– Но ничего, когда-нибудь они поймут, что человек по своей сути – голый. Таким он рождается и таким должен жить. Обнажённость тела, души и мыслей – вот мой главный принцип в искусстве. Не должен человек стесняться самого себя. Если он боится выйти на улицу голым, значит, и мысли свои высказывать боится, душу свою прячет, а от этого все зло на земле. Усекаешь?

– Усекаю.

– Тогда иди вон в ту дверь и раздевайся, а я сейчас подойду.

Он кивнул на оклеенную фотографиями голых девиц дверь рядом с баром.