За морем Хвалынским

Алекса не отозвался, только повернулся на бок, готовый слушать. И Бибо понял это, заговорил глухо и прерывисто:

— Все четыре года… жил этим. Кинжал в грудь предателю — и все! А только теперь задумался — как жить потом? Брат же мне родной… младший!

— Так он же… он предал тебя. Вспомни, сколько пережито в рабстве. А мог бы там и остаться навечно! — Алекса не выдержал, сел.

— А ты — убил бы?

— Убил бы! — твердо сказал Алекса. — А что брат — это еще хуже. Такого первым, чтобы не коптил небо.

— Правильно… — вздохнул, укладываясь, Бибо. — И я так думаю. А вот горло что-то перехватывает, не продохнуть…

Горы поднимались все выше и выше. Скудной становилась растительность, и более каменной делалась земля. Она уже не впитывала человеческий шаг, а будто выталкивала его, и он гулко отзывался в нерадостных, тоже враждебных высотах. По крайней мере, так казалось Алексе. Шли они, стараясь меньше попадаться на глаза, прятались, когда ехали навстречу то крестьянин на ишаке — маленьких, немного смешных, но выносливых животных Алекса увидел впервые, — то воины в высоких папахах, в черных плащах, перетянутых серебряными поясами с большущими бляхами, на выхоленных, любовно досмотренных конях.

Бибо глядел вослед воинам потемневшими глазами, гортанно причмокивал:

— На коня сяду! Поглажу его, вах! У хорошего коня кожа атласная, мягкая, как у женщины! Седло закажу — горы содрогнутся!

— Ты и правда про коней как про женщин говоришь, — не выдержал Алекса.

— Женщина — само собой, но добыть ее легче, чем хорошего коня. Конь — друг, он не предаст, не станет хныкать и пилить сердце!

Алексу не обижали такие разговоры. Каждому из них — свое. За этими огромными, неприветливыми, опасными горами — Хвалынское море, а за ним… Там все пойдет легче, он доберется и до Джургеня[47], и до Бухары…

Дышать становилось труднее — воздух резкий, будто из ледника, — резало в груди, ломило зубы от речной воды, бешено мчавшейся по скользким камням.

В харчевнях подавали кислое густое молоко, сотовый мед, куски баранины, щедро посыпанной жгучей красной мукой — перцем. Бибо ел, пряча лицо, заросшее густой рыжей бородой. Они с Алексой приобрели, как все тут, широкие плащи из валяной шерсти, плотные и теплые, которые не пропускали ни дождя, ни стужи.

Однажды они незаметно сидели в углу харчевни. Дверь широко раскрылась, в тесный, сложенный из грубых камней дом ввалился небольшой отряд. Впереди шел немолодой уже, статный горец в белом шерстяном плаще, в темно-синем суконном кафтане, густо расшитом серебристыми узорами. Ножны, усыпанные блестящими, будто толчеными, камешками, ярко сияли при свете факелов, с которыми шли его спутники.

Он что-то выкрикнул хрипло и повелительно, и тут же засуетились хозяин и его сын. На улице тоже поднялась суматоха.

Прибывшие расселись вокруг очага, греясь, громко разговаривая. Бибо, глянув на них, еще больше сжался, закутался в плащ, прячась за Алексу.

Через некоторое время на широкий стол, вынесенный к очагу, начали ставить миски с вареной фасолью, сыр, ореховые колбаски, вяленые кисти винограда. Запахло молодым вином, которое наливали в небольшие широкогорлые кувшины из кожаного мешка. Снова что-то коротко сказал старший, и хозяин побежал к двум путникам, показал на стол, приглашая.

Алекса глянул на Бибо, тот шепнул ему:

— Я — болен, скажи им, объясни!

Алекса, как мог, пробовал объяснить, но старший возмущенно воскликнул что-то, и остальные бросились в угол, пробуя выгнать оттуда невежд, которые осмелились отказаться от приглашения.

Но тут Бибо вскочил, выхватил из-за пояса широкий нож, оскалив зубы, заревел возмущенно и дико. Алекса вскочил тоже, лихорадочно вырывая нож из ножен. Загремели, падая и разбиваясь, черные глиняные мисы…

Воины залязгали кинжалами и ножами, но вдруг старший дал им знак остановиться.

Подошел к двум путникам, долго вглядывался в Бибо, — тот стоял, не опуская взгляда.

— Биболат? — спросил коротко.

Бибо согласно кивнул. Неожиданно для всех они обнялись, потом заговорили быстро-быстро, перебивая друг друга. И удивленный Алекса увидел, что светлые глаза друга наполнились слезами, он склонил голову и долго молчал, а потом поднял ее и начал громко читать неизвестную Алексе молитву. Остальные сбросили шапки и стали повторять за Бибо незнакомые, но наполненные тоской, болью и счастьем слова…

Встреченный ими в харчевне человек оказался родичем Бибо — женат он был на одной из его двоюродных сестер. Этот человек и рассказал Бибо о том, что прошлой зимой, когда в аул приехал начальник княжеской охраны — тот самый младший брат Бибо, — случился обвал. Камнями был засыпан весь край аула — и дом Бибо тоже. И под тем каменным обвалом погибли отец и мать Биболата, как называли тут Бибо, его брат, а также сестра, самая младшая, которую не успели выдать замуж… «Божья кара на нем, но зачем погибли другие?» — подумал Алекса.

Целую неделю из аула в аул возили Бибо и его гостя. Родичей — близких и далеких — оказалось тьма, и все они друг перед другом старались оказать уважение чудом уцелевшему потомку уважаемой тут, в горах, семьи.