За Москвой рекой. Перевернувшийся мир

Крючков был апологетом Сталина и поклонником Жириновского. Когда начались реальные перемены, он не мог этого выдержать. Стал презирать Горбачева, хотя умело маскировал свою враждебность. Еще в марте 1991 года, за пять месяцев до путча, он заявил Ричарду Никсону, что твердо поддерживает реформы, и Никсон, видимо, ему поверил. Однако Крючков передал одному из лиц, сопровождавших Никсона в поездке, сообщение, в котором предупреждал, что Горбачев может быть в скором времени свергнут в результате парламентского переворота, возглавляемого Лукьяновым и поддерживаемого армией и КГБ. В то время я не слышал об этом предупреждении, однако он точно заранее описал «конституционный переворот», который Лукьянов и Крючков попытались произвести в июне следующего года[42]. Постсоветская Россия была страной снисходительной. После недолгой отсидки в тюрьме Крючков стал старшим советником по безопасности «Системы», прибыльного межотраслевого предприятия, контролируемого Лужковым, изобретательным в финансовых делах мэром Москвы при новом режиме.

Был еще один человек, с которым всегда было можно, а иногда и нужно «делать дело», — Евгений Примаков. Высоко компетентный, с медлительной речью и повадками, с глазами, полуприкрытыми тяжелыми веками, и скрытым чувством юмора, Примаков в последние годы советского режима был мастером на все руки. Русский, хотя и родившийся в Тбилиси, он начинал заниматься то тем, то другим, но всякий раз ненадолго. Он был арабистом, журналистом, ученым, главой Института мировой экономики и международных отношений. Иностранцы предполагали, что он был тесно связан с внешней разведкой КГБ. Он был близок к центру самых конфиденциальных дискуссий и большинства важнейших событий последних лет пребывания Горбачева у власти. Очищение ЦК в апреле 1989 года оказалось для него выгодным. Позже в том же году он стал председателем Совета Союза и членом Президентского совета Горбачева. Во время войны в Персидском заливе был специальным послом Горбачева и тем самым снискал по сути неоправданное недоверие американцев. Он оставался в центре и в ельцинские годы. В начале 1992-го он принял от Бакатина руководство внешней разведкой; в 1996 году сменил Козырева на посту министра иностранных дел, а в 1998-м стал премьер-министром. В условиях кризиса он проявлял редкостную способность быть на стороне победителей, которая была тогда и стороной либеральных реформ. Мераб Мамардашвили, грузинский философ, хорошо его знавший, однажды сказал, что Примакова называют «хэрриэр». Когда я спросил, что это означает, он сказал: «Знаете, это такой самолет, который может взлетать вертикально». Но, несмотря на все обвинения в оппортунизме, выдвигавшиеся против него, Примаков был солидным, надежным, действенным и выносливым слушателем и посредником.

Поскольку я мог рассчитывать только на эпизодические встречи с высшими руководителями, в получении информации о происходящем и ее толковании я полагался на других. Моими лучшими гидами были редакторы и журналисты ведущих либеральных газет. Редактор «Известий» Иван Лаптев и редактор «Московских новостей» Егор Яковлев горячо поддерживали перестройку и Горбачева. Они служили проводниками его идей и часто снабжали меня важными сведениями о том, что происходит в партии. Впрочем, они были готовы и покритиковать его в частном разговоре, а иногда и публично.

Лаптеву было за пятьдесят; это был вальяжный человек с вальяжными манерами, изысканный, седой, с загадочной улыбкой, всегда разговорчивый и, видимо, всегда откровенный. Он был хорошим журналистом и профессиональным редактором и, твердо поддерживая либеральное крыло партии, убедительно пропагандировал идеи Горбачева. Он никогда не проявлял нелояльности и ни разу не сказал мне ничего такого, чего не должен был бы говорить. Но, как бы читая между строк то, что он сказал, я обычно мог составить себе довольно ясное представление о происходящем, и оно обычно подтверждалось реальными событиями.