За нами Москва!

— Значит, так, — начал Медведев, глядя на собравшихся бойцов. — У меня деда к нам из Белоруссии перевезли, при Столыпине еще. Любил дед сказки рассказывать. Говорил, водится у них в Полесье такая тварь — волколак. С виду — человек, только волосатый сильно, а пойдет в лес, через пень перекинется — встанет волк. Скотину режет, а иногда и людей. И хрен его найдешь. Он вздохнул: — Это, конечно, сказки антинаучные. Но вот среди нас такой затесался, на вид — человек, а оказался — волк — Старшина повысил голос: — Вчера Валя Холмов за нас всех живот положил. А сегодня одна гнида хотела нашего командира и комиссара немцам продать.

Люди зашумели.

— Да, вот так вот, братцы. — Медведев развел руками: — Но добрые люди ему этого сотворить не дали — положили на месте. Поторопились, конечно. Ладно, это моя вина, я проглядел, кто у меня во взводе такой копошится. Впредь буду внимательней. Ну, все…

Он оглянулся на лейтенанта. Волков выступил вперед.

— В общем, рядовой… — Ротный покосился через плечо, затем махнул рукой: — Поминать его противно. Короче, привели его в исполнение и черт с ним. Поспать, зараза, не дал. Ладно, пора двигаться.

Судя по лицам, не все поняли, что имел в виду Медведев, да и слова лейтенанта ясности не добавили. Но командиру рота верила, а старшина пользовался непререкаемым авторитетом.

— Похоже, их больше беспокоят предстоящий переход и пустые желудки, — хмыкнул Берестов, уже собравший свое охранение. — Товарищ лейтенант, разрешите выступать?

— Идите, — кивнул лейтенант.

Старший сержант со своими людьми исчез среди деревьев.

— А с этим что будем делать? — спросил у ротного Гольдберг. — Так и оставим?

— Так и оставим, — жестко ответил Волков. — Документы заберу только. Пускай его волки хоронят.

День клонился к закату, рота медленно продвигалась вперед. Вымотавшиеся голодные люди еле переставляли ноги, винтовки оттягивали плечи, словно были отлиты из свинца. Хуже всего приходилось пулеметчикам. Рядовой Зверев, бывший студент механического факультета, мрачно пыхтел, перекидывая тяжелый МГ–34 с плеча на плечо. Пару раз он пытался положить орудие на загривок поперек хребта, но тут же начинал цеплять деревья то стволом, то прикладом. Зверев уже жалел, что поменял ДП на немецкую машинку. «Дегтярев» с отомкнутым магазином был куда как полегче, и два других пулеметчика давно передали «тарелки» своим вторым номерам. Положение усугубляли комары, к вечеру зароившиеся в невиданных количествах, а также бывший студент филологического факультета младший сержант Кошелев. Женька шел рядом и монотонно матерился, качая перевязанной головой. Всилу природной своей нерасположенности к нецензурным выражениям филолог ругался жалко, неумело и оттого особенно противно.

— Слушай, ты можешь заткнуться, а? — не выдержал наконец Зверев.

— Извини, — пробормотал в ответ младший сержант. — Очень голова болит. От контузии.

— А оттого, что ты тут четыре слова составить нормально не можешь, легче будет? — Пулеметчик поперхнулся и некоторое время молчал, безуспешно пытаясь восстановить сбитое дыхание. Механик был несколько полноват и, в отличие от худого и легкого филолога, запыхивался очень быстро.

— Да, легче, — коротко ответил Кошелев. — Отвлекает.

— Слушай, ты же словесник, — укоризненно заметил Зверев, справившийся наконец со своими легкими. — Ты бы лучше стихи почитал. Тут же женщины, в конце концов.

Он снова замолчал, собирая дыхание.

— Стихи? — неуверенно переспросил Кошелев. — Ну, можно стихи.

Младший сержант помолчал, собираясь с мыслями, и затем негромко начал:

— «Всю ночь гремела канонада, был Псков обложен с трех сторон. Красногвардейские отряды струдом пробились на перрон…»

«Ледовое Побоище» было произведением длинным и размеренным, как раз подходившим для неспешного шага, которым шла рота. Вскоре взводы сломали строй, бойцы распределились полукругом, чтобы лучше слышать, и шикали на кто наступал на ветки или бормотал что–то свое.

— «Повеселевший перед боем седобородый старый волк, архиепископ за собою вел конный свой владычный полк..»

Это было удивительно, но раненный в голову контуженый, голодный, невыспавшийся студент ни разу не запнулся, не сбился. Он шел вперед, выговаривая строфы в такт шагам, забыв о боли, об усталости, о немцах, сейчас для него существовала только поэма.

— «Под нами — лед, над нами — небо, за нами — наши города. Ни леса, ни земли, ни хлеба не взять вам больше никогда!»

— Товарищ лейтенант, танки!

Волков, все еще находившийся где–то там, на весеннем льду семисотлетней давности, сперва даже не испугался.

— Без паники, приготовить гранаты, — звучно скомандовал он, сам поражаясь своему спокойствию.

Ротный снова повернулся к гонцу — одному из бойцов, что шли впереди вместе с Берестовым, и вдруг понял, что тот улыбается.

— Где танки? Сколько? — спросил Волков. — Сколько с ними пехоты?

— Товарищ лейтенант! — Широкое лицо красноармейца просто сияло. — Товарищ лейтенант, наши танки!