За нами Москва. Записки офицера.

Солдат опустился на снежный пол и доложил, что два бойца стоят на посту, остальных сержант увел на кухню за горячей пищей, а он остался закончить укрытие для отделения.

— В домах люди есть? — спросил я.

— Может, из офицеров кто, а наш взвод весь тут, — ответил боец. — Давеча был у нас старший политрук Рахимов, сказал, что вы никому не разрешали спать в домах: может быть, фрицы в гости к нам пожалуют.

— Да, верно. Вот и передай своим товарищам, чтобы начеку были. Ну, а с куревом как?

— Фрицевскую солому курим, — улыбнувшись, ответил солдат, вытаскивая из-под маскхалата трофейные сигареты и протягивая их нам...

Мы закурили.

— Ну, а как зваться будем? — спросил я бойца.

— Алешин Андрей, из-под Павлодара, — ответил тот.

— Тулеген Тохтаров не из вашей роты?

— А что с ним, товарищ капитан? — с тревогой спросил Алешин.

— Он сегодня дважды героем показал себя! — ответил я.

— Да, он парень такой... Я с их ротой в одном вагоне ехал. Простой, свой парень, как говорится, в доску. Шутник и до рассказов большой охотник. Всю дорогу нам песни свои пел, сказки рассказывал, складно у него получалось... — Алешин, как бы удивляясь, в раздумье покачал головой. — Значит, парень неспроста был с огоньком, если геройство проявил.

Я не сказал Алешину о гибели Тулегена и, попрощавшись, покинул его уютное подземелье.

Двигался я в темноте по узким снежным траншеям, пряча голову и сгибаясь, чтобы укрыться от иглистого снега. Встречавшиеся мне солдаты были заняты своим делом: кто стоял на посту, кто расчищал занесенные снегом боевые места, другие возвращались с ужина. Я шел, держа перед собой фонарик; солдаты и офицеры, услышав мой голос, прижимались к снежным стенам траншеи, уступая мне дорогу.

Неожиданно в воздухе прогремели три стройных ружейных залпа.

— Что это? — спросил я у стоявшего на посту бойца.

— Товарища хоронят, — с болью ответил солдат. — Кош, достым, жаткан жерин торха болсын, серигим Тулеген... — прошептал солдат и отвернулся, чтобы скрыть от меня слезы. «Прощай, друг мой, напарник Тулеген»... — так сказал солдат. Так казахи предавали земле прах своего ближнего.

Казалось, завывание и порывистые вздохи ветра над свежим могильным холмом доносили с далекого Алтая всю глубину материнского неутешного горя…

* * *

Потушив фонарь, я продолжал свои путь в полной темноте. Перед глазами стояла картина боя: белое поле, и, как сказочный сокол, летит по нему с раскинутыми крыльями белого маскхалата Тулеген Тохтаров.

Так, блуждая, я добрался наконец до штаба на окраине села. Он был расположен в разбитой школе, в которой уцелели две комнаты.

— Товарищ командир, сюда, сюда, — раздался голос Синченко, — здесь и товарищ комиссар.

Синченко ввел меня в комнатушку, где у растопленной печурки, на которой уже кипел чайник, сидел Мухаммедьяров и, дуя на воду, пил...

Следом за нами в комнату ворвался снег, белым морозным паром обдало сидящего. Синченко поспешно захлопнул дверь.

— Вот, кипяточек похлебываю, — сказал Мухаммедьяров, — ах, как приятно жжет, — оторвавшись от кружки, добавил он. — Я велел после ужина до самого утра во всех кухнях кипятить воду и разносить ее по окопам. Пусть бойцы отогревают нутро.

Не успел я оглядеться, как в комнату вошел весь запорошенный снегом Мамонов и, развязывая ушанку, на ходу доложил:

— Все делается как приказано, товарищ капитан. Фу, какая метелица разыгралась! — Он улыбнулся и вытер капли на молодом розовом лице.

— А патрули?

— Все разведчики во главе с Данилиным на лыжах пошли.

— Не перестреляют наши друг друга? — забеспокоился комиссар.

— Что вы, товарищ комиссар! К патрулям от каждой роты связные назначены. Все продумано: пароль, отзыв, место встречи.

Стряхнув с себя таявший снег, я тяжело опустился на табурет. Все время уходили и приходили с докладами командиры. Раскрыв планшет и достав карту, Мамонов пододвинулся к тусклому свету керосиновой лампы и сказал:

— Вы знаете, товарищ командир, а что, если соколовский гарнизон воспользуется пургой и вздумает сегодня оставить Соколово, тогда он обязательно пойдет через нас. Вот он тут, — показал Мамонов на карту. — А до нас расстояние всего четыре-пять километров, и дорога здесь хорошая... Есть и другая дорога, — он указал на окольный путь, — но по ней слишком долго добираться им до своих.

Мамонов начал доказывать вероятность своего предположения о возможных действиях противника. Это на языке военных называется «оценкой обстановки». Я и комиссар внимательно слушали разумные рассуждения Мамонова, а он, ободренный этим, говорил все более страстно и вдохновенно. Сейчас Мамонов жил только мыслью о том, как бы точнее разгадать думы немецкого командира.

Способностей к анализу у Мамонова мы раньше не замечали, мы знали его как хорошего офицера и старательного честного исполнителя, поэтому нас эта горячность обрадовала.

— Вы совершенно правильно оцениваете обстановку, а ваши доводы обоснованны, Мамонов, — похвалил я его.

Он просиял от одобрения.

— Да, соколовские немцы почти обречены, но, на их счастье, им повезло с погодой, — поддержал беседу комиссар.