За нами Москва. Записки офицера.

— Да, интересно. Старик был принципиальный, и доктор тоже хороший человек, — сказал Рахимов. — А биляши еще лучше, — рассмеялся он.

...Меня тормошил Рахимов:

— Товарищ комбат! Товарищ комбат! Из штаба полка пришли.

Я проснулся, сел. Передо мной стояли Блинов и пожилой располневший капитан. На нем все было рыхлое: шинель не заправлена, ремень косил от тяжести пистолета, ушанка сползла до самых бровей. «Штатский. Какой-то бухгалтер в военной форме», — подумалось мне. Видимо, капитана задело, что я не вскочил и не представился навытяжку. Он нахмурился, исподлобья посмотрел на меня, спросил:

— Кто здесь командир батальона?

— Я.

— Почему у вас, товарищ старший лейтенант, безобразие?

— Какое безобразие?

— Почему ваши люди спят? Где вы находитесь? На войне же!

— Не на курорте, товарищ капитан!

При этих моих словах стоявший позади капитана Блинов прыснул. Капитан зло посмотрел на него.

— Доложите обстановку!

— Нет, извольте сначала вы доложить, кто вы такой и зачем пожаловали сюда?

— Я начальник химслужбы полка, капитан Булатов, — смутившись, представился он. — Мы приехали проверить ваш батальон.

— Что вы думаете, от вашей проверки положение батальона изменится? Вот вчера этот ПНШ тоже приезжал проверять, обещал златые горы, а батальон до сих пор голодный и боеприпасы на исходе. Вы нечестный человек, ПНШ! — обрушился я на Блинова.

— Я доложил, товарищ комбат, кому следует, — смущенно оправдывался Блинов.

— Вы, товарищ старший лейтенант, слишком вольно ведете себя, — вспыхнул Булатов и начал было меня ругать.

— Мне ни ваши окрики, ни ваши нравоучения не нужны. Я нуждаюсь, мы нуждаемся в питании и боеприпасах, товарищ капитан. Бросили батальон на голое место, толком не поставили задачу, не ввели меня в обстановку, нисколько не заботитесь о людях, потом изволите проверять, изволите приезжать. По-моему, вы оба от безделья приехали...

Все это я выпалил залпом.

Капитан потемнел, нахмурился, что-то пробурчал себе под нос, исподлобья посмотрел на Блинова. Наконец сказал:

— Ну, что мне передать командиру полка?

— Передайте все мои слова. Несмотря на то, что вам, видимо, наплевать на судьбу чужого батальона, мы выполним поставленную перед нами задачу.

Булатов грузно поднялся и, обращаясь к Блинову, сказал:

— Ну, все, кажется, ясно. Поехали, ПНШ.

Позже я узнал Булатова поближе. Он оказался простым и очень добродушным русским человеком. Впоследствии он часто вспоминал нашу первую встречу и смеялся.

Когда топот коней возвестил об отъезде посланцев Шехтмана, я успокоился, лег, хотел заснуть, но не смог. Поднялся и пошел на передний край.

Утренний рассвет. На голой высоте наши одиночные окопы темнели разбросанными валунами. Люди спали на сырой земле. Дежурные командиры и постовые ежились от предутренней прохлады. Я шел из одного взвода в другой, из роты в роту, вспоминал свою резкость к Булатову, человеку старшему по возрасту и по званию, В оправдание мне нечего было сказать. В мучительном затруднении остановился и огляделся. «Вот мое оправдание», — подумал я, увидев снова черные холмики наших одиночных окопов, на дне которых скорчившись спали голодные, усталые бойцы нашего батальона.

Так я встретил утро 28 октября 1941 года.

Старшина

Когда я подходил к нашему шалашу, со стороны Быков показалась повозка. На ней сидели двое. Они ехали тихо, что-то поддерживали. Я подождал их.

Соскочивший с повозки старшина доложил, что он из полка Шехтмана. По личному приказанию комиссара полка Корсакова привез нам кое-что. «Значит, Булатов доложил комиссару», — промелькнуло у меня. Это «кое-что» оказалось несколькими ящиками патронов и... двумя ведрами вареного мяса.

— За патроны спасибо, а этих двух ведер мне самому не хватит на завтрак, — сказал я старшине.

— Кушайте на здоровье, товарищ старший лейтенант, — расплываясь в добродушной улыбке, ответил старшина.

— Нас пятьсот голодных ртов! Почему хлеба не привезли?

— Я привез то, что мне дали, товарищ старший лейтенант, — опешив, ответил старшина.

— Рахимов! Что будем делать с этими ведрами?

— Будем делить поровну на всех, как делят конфеты, товарищ комбат, — ответил он.

— Тогда вызывайте старшин и политруков рот.

...Пришли люди. Пустили в ход перочинные ножи — принялись делить мясо.

— Передайте, старшина, подробно о том, что вы здесь у нас видели, — сказал я старшине на прощание, прожевывая свою порцию величиной со спичечную коробку.

* * *

День 28 октября 1941 года выдался ясным. Солнце щедро обогревало Подмосковье. Осенний солнечный день в России отличается от наших, южных. Иней на полях и лесных массивах тает по-своему, медленно, испаряется тоже медленно, этаким легким туманцем, пока солнце не поднимется от горизонта на две пики. Потом хмарь не спеша рассеивается, как облака. Все становится мягко, светло. Солнце не слепит, а как, бы успокаивающе ласкает, не жжет, а греет.

Ну, довольно лирики! Война цинично относится к явлениям природы: стоит ясная погода — видимость хорошая, наблюдение обеспечено, — значит, самолеты и артиллерия будут бомбить все живое и мертвое.