За нами Москва. Записки офицера.

— Виноват, товарищ генерал.

— Не виноваты — горячеваты вы, товарищ Момыш-улы, горячеваты. Ну, рассказывайте дальше.

— Дальше, товарищ генерал, дело известное...

— Не бойтесь, я же вас пока ни разу не ругал. — Хитрая усмешка пробежала по его губам.

— Конечно, нет, — ответил я, тоже с иронией. Мы оба засмеялись.

— Расскажите, как воевали, чему научились? Это самое важное для нас, товарищ Момыш-улы.

Я рассказал ему о первых боях под Новлянском, Васильевом. Генерал уточнял отдельные детали обстановки вопросами, вносил исправления на своей рабочей карте и вдруг, отложив карандаш, спросил меня, знал ли я капитана Лысенко.

Я знал капитана Лысенко еще в Алма-Ате и спросил генерала, что с ним случилось.

— Он со своим батальоном героически погиб, — грустно ответил генерал.

Тут вошел начальник оперативного отдела капитан Гофман, низкого роста, с коротко подстриженной курчавой шевелюрой, очень моложавым и добрым лицом. Я встал. Мы поздоровались.

— Да, товарищ Гофман, нашего полку прибыло, — сказал генерал. — Вот сижу и слушаю его, уточняю и. поправляю наши картинки. — Он указал на карту. — Товарищ Момыш-улы — живой свидетель. Мы тут с вами нарисовали не то, иногда не то докладывали начальству.

— Я вам, товарищ генерал, всегда докладывал лишь наши предположения, — смутившись, ответил Гофман.

— Конечно, — сказал генерал, — многие данные совпадают, но некоторые и не совпадают... Ну, что у вас? — спросил он Гофмана.

— Доложить, товарищ генерал? — Гофман глазами показал на черную папку, которую он держал в руках.

— Ах, простите, — сказал генерал, обращаясь ко мне, — мы до того увлеклись, что про ваш обед, вернее завтрак, забыли. Идите, товарищ Момыш-улы, поешьте. Он указал на дверь соседней комнаты. — А мы пока с товарищем Гофманом о делах поговорим.

Я сидел за низеньким круглым столиком. Повар подал тарелку щей, заправленных сметаной.

— Стопочку не желаете ли, товарищ старший лейтенант? — заботливо спросил меня адъютант.

В соседней комнате слышался голос Гофмана, докладывавшего генералу. Я не прислушивался к словам. Машинально хлебая щи, я думал о капитане Лысенко. Помню, он прибыл в штаб в первые дни формирования нашей дивизии. Как-то я выходил от генерала Панфилова. В приемной сидел выхоленный кавалерист, с гладкой прической, лихо закрученными черными усами. Он мне напомнил портрет Чапаева без папахи. Кавалерист сидел на стуле вразвалку, расставив маленькие ноги. На задниках щеголеватых сапог блестели аккуратно подогнанные широкие шпоры. Я на ходу отдал ему честь и направился к выходу.

— Слушай, старший лейтенант! — Он остановил меня с кавалерийской фамильярностью, подошел и, взяв меня за локоть, как будто мы с ним давно были знакомы, тихо спросил: — Как он?

— Вы о ком? — не понял я.

— Ты как думаешь, к нему без доклада можно войти? — Он указал глазами на дверь кабинета, но оттуда выглянула голова генерала. Капитан вытянулся во фронт, звякнул шпорами.

— Вы ко мне, товарищ капитан?

— Так точно, к вам, товарищ генерал.

— Войдите.

Звеня шпорами, капитан направился в кабинет. У самой двери он остановился и, знаком подозвав меня, сказал:

— Ты меня подожди, — и вошел к генералу.

«Что за привычка у этих кавалеристов щеголять и со всеми быть на «ты?» — думал я, но остался ждать его. Через десять-пятнадцать минут капитан вышел недовольный и, подойдя ко мне, сказал:

— Ну, пойдем.

Я был удивлен его обращением и подумал, что он, видно, хочет меня сделать своим адъютантом.

— Понимаешь, — сказал он сдавленным голосом, — в пехоту командиром батальона посылает.

— Ну что ж, хорошо, товарищ капитан, я сам напросился в пехоту.

Он удивленно посмотрел на меня и прошипел:

— Ты в своем уме был или нет?

— В своем, — ответил я.

Он молчал. Мы шли в тени по тротуару.

— Знаешь что, — сказал он, — я в этих пузолазовских делах ничего не понимаю... Готовился, десять лет в стратегической коннице служил, высшую кавалерийскую школу кончил... Что же, я все это делал для того, чтобы в пузолазы идти?!

— Не в пузолазы, а в пехоту.

— Ишь ты, какой патриот пехотинский стал! — усмехнулся капитан и, нервно погладив усы, спросил: — Ты лучше скажи мне, где тут у вас можно пожрать?

— Сена или комбикорма?

— Ты, вижу, парень, в фуражах разбираешься... — И мы оба рассмеялись.

Так состоялось наше знакомство. С этого дня мы с ним подружились. Впоследствии на учениях я его часто дразнил:

— Ну как, капитан, в пузолазовских делах разобрался?

Он весело отвечал:

— Малость начинаю кумекать.

Его однополчане рассказывали мне, что от своих он требовал кавалерийского щегольства и быстроты коня, что он вместо «вещмешок» часто говорил «переметная сума», что однажды в походе вместо «становись» он скомандовал «по коням»...

Меня позвал генерал и, предлагая сесть, спросил:

— Ну как, подкрепились?

Я поблагодарил.

— Я вам начал говорить о капитане Лысенко. Ему и его батальону мы многим обязаны.