За нами Москва. Записки офицера.

Когда я приехал к себе в штаб, Рахимов доложил, что немцы вышли к нам в тыл и ведут бои с частями нашей дивизии. Связь с частями дивизии и со штабом установить не удалось.

По данным нашей разведки, во всех окружающих деревнях были немцы. Они заняли оставленные нашими войсками населенные пункты, подавив отдельные очаги сопротивления, вышли к рубежам, занятым основными силами наших войск, и теперь ведут бой далеко позади.

Противник обошел нас с обеих сторон. Бозжанов и Краев немедленно заняли новые позиции, фронтом на восток и северо-восток. Сейчас двенадцать часов дня, а нас, советских воинов, оставшихся в Горюнах, в лесу и Матренине, немец не удостаивает никаким вниманием.

Толстунов, как старший по званию и как офицер из штаба полка, был послан в штаб бригады и вернулся расстроенный: заместитель командира бригады все еще ждал прибытия командира и наотрез отказался самостоятельно принимать решение.

...К двум часам дня к нам пожаловали с востока немцы. Пришло несколько танков, почему-то обвязанных красным полотнищем вокруг башен. Я послал Рахимова к заместителю командира бригады. Толстунов ушел к Краеву. Я стоял на наблюдательном пункте Бозжанова. Немцев было не так уж много: пять-шесть танков и до двух рот пехоты. Наши артиллеристы подбили два головных танка. От меткого беглого огня пушки и пулемета немецкого танка погиб наш орудийный расчет. Наш пулеметно-ружейный огонь прижал к земле наступающую за танками пехоту противника.

Я ждал, что вот-вот подойдут боевые машины бригады с мотострелковым батальоном и короткой мощной контратакой сомнут или, по крайней мере, отгонят немцев.

Но прибежавший Рахимов, запыхавшись, доложил:

— Не ждите подмоги. Подполковник сказал, что он еще не принял решения.

Рахимов пошел к Краеву, а я к себе в штаб. Позвонил подполковнику. Он мне ответил теми же словами: «Я еще не принял решения, пока воюйте сами; потом посмотрим, как сложится обстановка».

Считал ли подполковник преждевременным вводить в бой бригаду, или же, растерявшись, вообще не знал, что делать, ждал приезда командира, не решаясь брать на себя ответственность, — во всяком случае, для меня был тогда, как говорят казахи, «ключ от чужого добра в небесах».

Не знаю, сколько прошло времени в раздумье. Вдруг Степанов, схватив наш штабной планшет, потащил меня к двери. Лязгая гусеницами и рокоча глухими оборотами мотора, возле штаба остановился тяжелый немецкий танк, загородив нам выход своим боком. Когда мы высунулись из двери, башенный стрелок поднял крышку башни, и из люка показалась голова в шлеме. Степанов выстрелил — немец нырнул в люк, а Курбатов бросил в не успевший захлопнуться люк ручную гранату. Забегая за угол дома, мы услышали глухой взрыв.

— Есть еще граната? — спросил я Курбатова.

— Есть еще одна.

— Бросай в башню!

Курбатов круто повернулся и, прижимаясь к стене дома, скрылся за углом, и тут же, когда он снова показался, раздался еще один взрыв. Из дома выбежали остававшиеся там наши дежурные связисты. Мы стремглав бросились к насыпи железнодорожного полотна. Там стояли Рахимов, Краев, Хасанов.

Этот немецкий танк, оказывается, пришел с другой стороны. Видимо, экипаж, привыкший шарить в пустых домах, не подозревал, что в доме, стоящем на отшибе, расположен командный пункт нашего батальона, и решил под прикрытием этого дома устранить какую-то неисправность. Если это не так, то ему стоило только прошить этот деревянный дом несколькими очередями из пулемета, чтобы убить нас, или выпустить два снаряда из своей пушки, чтобы разрушить этот дом. Танк не подавал признаков жизни, когда мы вернулись в дом, из которого минут двадцать-тридцать назад бежали в смертельном испуге. В доме сидел наш повар Джан Файзиев. Он мурлыкал себе под нос какую-то узбекскую мелодию и массивным бухарским ножом рубил мясо на мелкие куски. Степанов первым обнаружил его и воскликнул:

— Джан, вы здесь? Что вы здесь делаете?

Файзиев плохо владел русским языком. В фартуке, с ножом в руке, он вытянулся перед Степановым и начал докладывать:

— Я, товарищ командир, обед делает. Обед хороший, мостова⁶ буйдет.

— А как же вы здесь остались?

— Я сидит, работает. Вдруг стреляет. Все бежал. Я ножик забывал, обратно бежал. Надо ножик, мясо, рис возми. Я взял, бежал. Тут танка стоял. Большой взрыв получился. Я бежит назад, кароват лежит. Я все лежит, лежит, ничего нету. Вставал, пошел, танка стоит. Окно смотрит, все командир идет. Я садимся и работаем, обед мостова буйдет.

Видимо, Джану стоило больших трудов так долго говорить на русском языке, и, когда вошел Рахимов, он бросился на колени и, сложив руки на груди, воскликнул:

— Ва, акажан! Булар нема деп турыпты ю?⁷

— Санга ни бульды? Ишляй бар аухатларынды!⁸

— Хуп, акажан!⁹