«За нашу и вашу свободу!» Герои 1863 года

13 июня Муравьев утвердил приговор: «Соглашаясь с мнением военно-судной комиссии, я определяю: Сераковского казнить смертью, но вместо расстрела — повесить, исполнив приговор над ним в Вильно, на одной из площадей города публично». В ночь перед казнью Муравьев вновь предложил Сераковскому, со ссылкой на императора, купить жизнь и полное помилование ценой предательства. К этому предложению Сераковского специально готовили. Незадолго перед этим к нему неожиданно ввели жену. Палачи знали, что делали. Аполлония ждала ребенка, было известно, как горячо Зыгмунт любит ее, как нежно о ней заботится. Расчет был прост: увидит ее страдания — не выдержит, предложение, переданное от имени монарха, довершит остальное. Вечером 14 (26) июня доверенный Муравьева, виленский полицмейстер повез Аполлонию в госпиталь. Она еще ничего не знала о готовящейся расправе, «Всю дорогу, — вспоминает Сераковская, — я думала о том, чтобы владеть собой, чтобы удержаться от слез, чтобы своими страданиями не увеличивать его тяжкой доли, не бередить его раны. У кровати раненого стоял стол, за которым сидел комендант Вяткин и какие-то члены комиссии, а в дверях шесть солдат, столько же за дверью в коридоре. Дали четверть часа. От этих коротких пятнадцати минут на всю долгую, тяжкую жизнь в моей памяти осталась безграничная мука на лице любимого, лоб, ладони и щеки, горящие огнем, глаза его, сияющие от счастья, губы, радостно улыбавшиеся. При встрече он не обращал внимания на присутствие врагов, казалось, не видел и не знал их.

Я встала на колени у кровати. «Полька, — сказал он вполголоса, — вчера я подписал себе смертный приговop словами: «ничего не знаю, а если б и знал, не скажу вам». Не знаю, что случилось со мной, последние слова, которые я расслышала, были: «Боже! Тебя не подготовили, тебя не предупредили, что это наше последнее свидание!»

Ночью на листке, вырванном из библии, Зыгмунт писал жене: «Анели моя! Узнал, что жить и быть свободным могу под одним условием — выдачи лиц, руководящих движением. Гневно отверг. Дано мне понять, что подписал свой смертный приговор. Если суждено умереть — умру чистым и незапятнанным. Скажи же ты мне, Анели, разве я мог ответить иначе? Я тебя любить буду, буду витать над тобой и нашим младенцем, а потом вновь встретимся в том, ином мире. Считай, что в понедельник я буду мертв».

Наступило серое мглистое утро — утро казни 15(27) июня 1863 года. Глухая дробь барабанов раздалась над городом. Жена, нет, вдова героя стояла у окна квартиры, ожидая последнего обещанного ей накануне свидания с мужем. Но прибыл полицмейстер и заявил: «Августейший государь возвращал вашему мужу свою милость, чины, почести и посты при условии, выдвинутом генерал-губернатором Муравьевым, — открыть имена лиц, принадлежащих к Национальному правительству. Ваш муж отклонил монаршую милость, не открыл требуемых имен и потому сейчас, когда я это говорю, погибает позорной смертью на виселице». Это было в десятом часу утра.

«И стоя под виселицей, я буду протестовать против варварского беззакония», — говорил гневно Сераковский. Так он и поступил.

«Не думал я»,— писал А. И. Герцен в некрологе,— «что передо мной будущий мученик, что люди, для избавления которых от палок и унижения, он положил полжизни, — своими руками, его раненого, его не стоящего на ногах вздернут на веревке и задушат... У кого правильно поставлено сердце, тот поймет, что Сераковскому не было выбора, что он должен был идти с своими... И такая казнь!»

Ночью тело Сераковского было тайно зарыто на вершине Замковой горы в Вильно, у основания башни Гедемина.

Захламленные Лукишки, где казнили Сераковского, теперь одна из красивейших площадей столицы Советской Литвы. Она носит имя Ленина. Здесь на мраморной плите высечены имена Зыгмунта Сераковского и Константина Калиновского. Над плитой шумят молодые липы и не увядают букеты красных гвоздик.

Ярослав Домбровский

Весной 1862 года среди подпольщиков Варшавы широкую известность приобрел один из офицеров русских войск, получивший за свой небольшой рост ласковое прозвище «Локоток». Он имел чудесную способность появляться чуть ли не одновременно в разных концах города для того, чтобы встретиться с офицерами или солдатами, с рабочими или ремесленниками, со студентами или чиновничьей мелкотой из многочисленных варшавских канцелярий. Человек исключительных способностей, веселый и остроумный, он всегда был вожаком и любимцем товарищей. Вера в неизбежность победы революции настолько переполняла его, что когда он говорил, быстро переводя внимательный взгляд серых глаз с одного из собеседников на другого, невозможно было оставаться равнодушным к его словам, трудно было не поддаться его горячим доводам. Не случайно люди, близко знавшие Локотка, сравнивали его с вечно извергающимся вулканом. Это был штабс-капитан Домбровский, приехавший в Варшаву из Петербурга после окончания Академии генерального штаба.