За нашу и вашу свободу. Повесть о Ярославе Домбровском

Это был не единственный труд Домбровского. Можно удивляться его работоспособности. В том же шестьдесят шестом году он написал книгу, содержащую подробный анализ гражданской войны Севера и Юга Соединенных Штатов Америки.

Каковы были его политические убеждения в ту пору? Пребывание во Франции несомненно расширило его кругозор. Еще со времени своих встреч с Чернышевским он склонялся на сторону социализма. Но это были скорее симпатии, чем убеждения. За год до приезда Домбровского в Париж был организован Марксом и Энгельсом в Сент-Мартинс холле в Лондоне I Интернационал — Международное Товарищество Рабочих. Туда вошло немало друзей и знакомых Домбровского — Малон, Варлен, Франкель… Под их влиянием Домбровский начинает все больше ратовать за идею завоевания политической власти путем вооруженного народного восстания, хотя еще и не решается отказаться от своих не очень четких бланкистских взглядов. В статье «Кредо» он пишет: «Пробуждение в людях сознания прав человека и гражданина, признание равенства этих прав для каждого без исключения человека, распространение прав, признанных за отдельным человеком, на народы, независимо от расы, наконец, воспитание сознания братства и солидарности наций — вот моральные основы нашей деятельности. Единственным верным политическим направлением я признаю борьбу за пробуждение в народе гражданских чувств…»

Через некоторое время в Париже случилось событие, с особенной силой обнажившее социальные контрасты. 1 апреля 1867 года с необыкновенной помпой открылась международная выставка. Ее блеск и пышность находились в разительном противоречии с нищетой неимущих классов, с растущими забастовками, с безработицей. В польской газете «Niepodleglość», выходившей в Париже, опять появляются яркие публицистические статьи Ярослава Домбровского. В его открытом письме «Гражданину Бернарчику и его политическим друзьям» развиваются идеи революционно-демократического интернационализма. Но не вся политическая публицистика Домбровского достигала печати. Часть ее в виде рукописей попадала в круги польской эмиграции.

Большое распространение в Париже получает антиправительственная литература, не только печатная, но и рукописная. Политический протест проникал из памфлетов, подобных рошфоровскому «Французы времен упадка», в художественную литературу, вроде знаменитых «Кар» Виктора Гюго. Реакция свирепела. Она требовала изъятия из библиотек книг Вольтера, Руссо, Ренана, Жорж Санд и других произведений, ставших классикой французской и мировой литературы. Жаловаться на злоупотребления чиновников и неистовства цензоров можно было только их же начальству. Верховная власть чувствовала, как вокруг нее нарастает антипатия и презрение.

Глава 27 У Герцена

— Как же вам удалось столько времени скрываться под самым носом у полиции? Это поразительно! Расскажите, — сказал Герцен.

Домбровский с жадностью вглядывался в него. Длинные волосы, зачесанные назад, обнажали высокий лоб и падали прядями на затылок. Борода и усы с сильной проседью. Глаза необыкновенно живые. Сам коренастый, широкий, мешковатый. Домбровский еще не видел человека, чья наружность так впечатлительно отражала бы волнующие его мысли, чувства, настроения. Герцен то был похож на старого профессора, то, когда вскидывал загоравшиеся глаза, на пламенного юношу, то на сурового непреклонного пророка, то на благодушного, доброго дедушку.

Они медленно шли по набережной Фирвальдштетского озера. Дома у Герцена невозможно было поговорить, мешали бесконечные посетители, добиравшиеся до Герцена и сюда, в Люцерн. Было еще не поздно. На горизонте нежно вырисовывались освещенные солнцем горные вершины.

В присутствии Герцена Домбровский испытывал то же благоговейное чувство, как когда-то в обществе Чернышевского. До сих пор они были знакомы только заочно, по письмам.

Домбровский рассказал о группе молодых людей, помогавших ему скрываться от царских шпиков. Когда он упомянул о Худякове, Герцен помрачнел.

— Укатали его на каторгу… Ну да всю Россию не укатаешь.

Рассказ о том, как Озеров увез Пелю из Ардатова, вызвал у Герцена бурный прилив смеха.

— Кстати, — сказал он, утирая платком слезы, — за Озерова — это ж ваша рекомендация — я вам очень благодарен. Он дает уроки арифметики моей девчушке Лизоньке. Прекрасный человек. Он ее очередной фаворит. Она их меняет с великолепной непосредственностью какой-нибудь Маргариты Наваррской. Предыдущим фаворитом был мсье Элизэ Реклю, который согласился давать ей уроки географии. Тоже отличный человек, но с излишней, на мой взгляд, склонностью к анархическим увлечениям Мишеля Бакунина.

Разговор перешел на положение во Франции.

— Что ж, — сказал Герцен задумчиво, — мне жаль страну, которой первое пробуждение я видел своими глазами и которую теперь вижу изнасилованную и обесчещенную.