Читаем За несколько лет до катастрофы полностью

1 сентября был назначен парадный спектакль. В театре давали оперу Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане». Помню, что в этот день Дедюлин очень волновался и почему-то торопил меня, чтобы я не опоздала. Императрица в театр не ездила. Государь, великие княжны Ольга и Татьяна и царевич Болгарский Борис занимали ложу налево от сцены. Статс-дама Елизавета Алексеевна Нарышкина, фрейлина Бюцова и я находились в ложе рядом с царской. В антракте перед последним действием партер опустел, вся публика, очень нарядная, вышла в фойе. В проходе, перед первым рядом, спиной к рампе, оставались только Столыпин, барон Владимир Борисович Фредерике (министр двора) и польский магнат граф Потоцкий. Вдруг я увидела, что в проходе между рядами кресел появился какой-то человек, посмотрел на царскую ложу (позднее я узнала, что великая княжна Ольга убедила государя выпить чаю и они перешли в аванложу) и спешно подошёл к группе у рампы. Раздался какой-то треск (как мне показалось) и крик в оркестре. Я вскочила и бросилась в царскую ложу. «Что случилось?» – взволнованно говорили великие княжны. «Какая-то ложа обрушилась», – предположила Ольга Николаевна. «Сверху упал бинокль», – сказал вошедший флигель-адъютант Александр Александрович Дрентельн. Но на это возразила Татьяна Николаевна: «А почему же Пётр Аркадьевич в крови?» В зале поднялся шум, крики, требования гимна. Государь вышел из аванложи, девочки старались его удержать, я тоже сказала: «Подождите, ваше величество». Он мне ответил: «Софья Ивановна, я знаю, что я делаю». Он подошёл к барьеру ложи. Его появление было встречено криками «ура» и пением гимна. В это время вошёл Фредерике и сказал по-французски государю: «Государь, Пётр Аркадьевич просил вам передать, что счастлив умереть за ваше величество». – «Я надеюсь, что нельзя говорить о смерти», – воскликнул государь. «Боюсь, что да, – ответил Фредерике, – так как пуля прошла через печень». Не могу последовательно описать, что было дальше. Государь и великие княжны уехали. Проводив их, я вернулась в ложу, где застала Нарышкину и Бюцову в истерике. Кое-как успокоив их, я поспешила поехать во дворец, что было не легко сделать, так как в царившей суматохе лакей с трудом разыскал мой экипаж. Во дворце также была полная растерянность. Дедюлин глотал валерьяновые капли, приходившие сообщали всякие слухи, между прочим о том, что назревает еврейский погром, так как преступник был еврей, и что киевские евреи бросились на вокзал, чтобы успеть уехать из города. «Да чего же вы боитесь? – сказала я Дедюлину. – Во-первых, здесь евреев нет, а во-вторых, вы же сами говорили, что у вас 2000 человек охраны». – «Да они все разосланы под Киев на маневры», – с отчаянием воскликнул он. «А мои конвоиры все на месте», – сказал командир конвоя князь Юрий Иванович Трубецкой и, обращаясь ко мне, добавил: «Помните, что я вам говорил в вагоне?» Дело в том, что по дороге в Киев, когда Дедюлин рассказывал нам о многочисленной охране, которую везут с собой, Трубецкой заметил: «А в нужный момент ни одного из них не окажется на месте!». Слова его вполне оправдались.

В коридоре дворца я встретила очень взволнованную императрицу. Она повторяла: «Как дадут знать бедной Ольге Борисовне» (жене Столыпина, рожденной Нейгардт). Ночь прошла тревожно. Конечно, я провела её без сна. Когда утром я пришла к детям, меня удивило то, что они были гораздо спокойнее, чем я ожидала, как будто ужасные впечатления предшествующего дня успели уже несколько сгладиться. Заметив моё недоумение, няня Марья Ивановна незаметно указала мне на галерейку – нечто вроде зимнего сада в нижнем этаже – и шепнула: «Он уже там» (она имела в виду г. Распутина). Тогда все стало мне ясно.

Не могу хотя бы приблизительно описать то, что происходило в Киеве в последующие дни. Государь ездил в Овруч, а затем на маневры в Чернигов. Императрица его не сопровождала. Перед больницей, где лежал раненый министр, стояли толпы народа, ожидая сообщений о его состоянии. Княжна Оболенская и я также ездили в больницу и беседовали с его родственницей Ольгой Михайловной Веселкиной, начальницей Александровского института в Москве. Её вызвали телеграммой, и она находилась при Столыпине в качестве сёстры милосердия. Она сказала нам, что надежды на выздоровление нет, и 5 сентября вечером Пётр Аркадьевич скончался.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное