За орденами

А я бегу и думаю, почему немцы не нашли до сих пор мой пулемёт, может собачек станет меньше. Вон уже видно реку и тут майор замирает. Я говорит её поймал, тут сетка меняется, опытный минёр был и не ленивый. Стою на ней левой ногой, сойду — смерть! Ломай ход, вон уже река. Я говорит их дождусь, так ты дальше успеешь уйти. Я хорошо пожить не успел, а ты поживи за нас двоих.

И тут собачки нашли мой пулемёт. Хорошо шарахнуло. Притихли собаки совсем. Молоток, говорит, майор, так бы мы точно ушли. Беги, ломай зигзаг. И я бегу, какой-то зигзаг, ещё один, а потом больше не выдерживают нервы и рву прямо к воде.

Мне, кажется, я не касаюсь земли совершенно, и ещё какое-то время бегу по воде. Я не слышу больше ни звука. Такое ощущение, что, нарвавшись на пулемёт, немцы отложили поиски до утра. Напугал их пулемёт, присутствие войсковой части? Может не дураки в штабе сидят и не зря меня всё-таки так нагрузили?

Я ждал майора до шести утра, или взрыва. Пансионат утопал в тёмной на рассвете листве, крали спали на одноярусных кроватях. Между кроватями тумбочки, так же у каждой имелся стул. Я какое-то время рассматривал изогнутые спинки стульев. Как стулья подобрали, ненасмотришься. Может каждая из них привезла из дому свой собственный стул? Рядом с каждой кроватью лежал коврик и тапочки. На окнах висели кружевные занавески, над кроватями девушек висели картины, нарисованные самими девушками. Подоконники заставлены цветами и это создавало проблему. Как бы там не было, лезть в окно бессмысленно.

Домик, в котором находился пансионат, стоял у самой воды, был выкрашен белым, с диагональными, типичными для Польши и Германии, досками во всю стену. Кирхи! Домик ютился в зелени, отражался в воде, и я невольно залюбовался им. Чудесно, наверно, жить в таком домике, выходить утром к реке, видеть своё отражение? Я подобрался к кромке воды. Ну и рожа! Бровь рассечена. Всё в крови. Бандитская харя, глаза вот только красивые, мне нравятся мои глаза. Возможно, в них когда-то отразилась моя мама?

Из домика вышла старуха и зашла за дом. Я отполз от воды, вжался в землю, затаился. Чем-то погремела старушка, вернулась обратно, хорошенько вытерла ноги о половик и зашла.

Майор появился так неожиданно и был в чистенькой немецкой гестаповской форме, что я его чуть не застрелил. Майор молча сунул мне сумку с формой. «Мина не была снята с предохранителя и не могла сработать.» Вот тебе и немецкий порядок. Майору повезло, но всё это благодаря подорванному пулемёту. Чего он подмазывается с этим пулемётом?

Поганая форма на мне прекрасно сидела, майор даже усмехнулся и мотнул головой. Я не стал ничего спрашивать. Никто в пансионе не стал ничего спрашивать, когда мы вошли.

Тем, кто не спал, мы просто показывали жестом молчать, прикладывая палец к губам. Поднялся, конечно, шорох. Здесь было так много женщин, и везде стоял их запах. Я старался не смотреть, но всюду шеи, руки, пальцы. Я обожаю женские руки. «Фройляйн, Сауэр! Мне приказано немедленно доставить вас к вашему отцу, в случае сопротивления, мы будем вынуждены применить силу.» Она вскочила испуганная, мелко закивала. «Много вещей вам не понадобится.»

Майор мне говорит, всё иди ищи машину. Тут уже мне на встречу какая-то кастелянша идёт, я ей на чистом баварском, с таким воронежским прононсом, «Гутен морген, бите-шмидте, где у вас автомобиль, фрау»? У старухи понятно измена. Я ей говорю руки опустите, я же вам ничем не угрожаю. А сам забыл, что пистолет держу. Вот это дела! Быстро спрятал пушку. Пошли с ней в гараж.

И я посмотрел, как они живут. Красиво так всё, пристойно. Везде чистота. Девочки, наверное, здесь трудолюбивые. Зашли в гараж, я обомлел. Боже, а там такой драймлер бэнс, абалдеть можно, стыдно что сам не нашёл, на девок загляделся. Говорят, Вертинского по Москве на таком катали. И я запел из Вертинского, крутанулся на месте. Бабка в шоке.

Майор спиной как-то к выходу вижу пятится. А немка за ним. Майор выходит, оборачивается, у него пика из груди торчит, кровища маленьким фонтаном выбивается. Дамский стиле такой блестит по глазам. Как я её в тот момент не пристрелил, сам не понимаю, она бросилась на меня с ножом. Глупо бы было после майора кончить на пике, я на автомате сместился, ушёл с линии атаки, и врезал ей, пониже затылка.

Она рухнула, как подкошенная. Я её в машину. Майора в машину. А он хрипит я не пойму чего? Надо валить, вязать немку. Вяжу её и слышу майора. «Ты помнишь, что я тебе сказал? Поживи за нас обоих! Поживи!»

Ну вот и едем. «А может ещё не смертельно майор, может как с миной?» Пробую шутить с ним. А он бледный как мел. Повезёт, говорю, опять, как с миной, он смеяться пробует, а на губах кровяная пена. Мы полями, полями, подальше, подальше.

Я так мороженное хочу, говорит майор, и ещё так жалко, что всё сиденье кровью залил. Бредит что ли? Посмотри, говорит, какие сиденья тут красивые, как человек делал, как он старался. Точно бредит! Эх, была бы у меня такая машина. И снова про мороженное, я думаю лучше про мороженное чем про кровь и смотрю на немку. Ноги какие у суки красивые.