За пеленой надежды

Только в последнюю минуту она начала быстро просматривать кучу почты на столе — большей частью это были благодарственные записки от пациентов, приглашения на вечеринки, последние медицинские новости — и наткнулась на тоненький голубой конверт с маркой Кении, пришедший авиапочтой.

«От Сондры, — сначала подумала она. — Я ничего не слышала от нее с того времени, как на прошлое Рождество получила открытку и одно письмо за год до этого».

Однако письмо было не от Сондры. Адрес написала чужая рука, видимо, некоего преподобного Сандерса, чье имя и адрес значились на конверте.

Мики долго стояла, держа это письмо в руках, и глядела на него, охваченная необъяснимым страхом, кончиками пальцев почти ощущая, что внутри неприятное известие. Она уже подумала, не оставить ли его на столе до понедельника, но письма, пришедшие авиапочтой, все равно что трезвонящий телефон — они не оставляют в покое. Мики наконец разрезала конверт и достала не одно, а два письма.

Первое подписал преподобный Сандерс. Оно было кратким:

Моя дорогая доктор Лонг, поскольку миссис Фаррар не может написать сама, я под ее диктовку записал приложенное послание. У нас нет телефона, и если вы захотите связаться с нами, позвоните в больницу Вои по Вои-7. Тогда нам передадут ваше сообщение по радио.

Затем Мики развернула второе письмо — оно было длиннее первого — и под ним нащупала… фотографию…

— Дорогая? — раздался голос Гаррисона. За ним последовало знакомое успокаивающее прикосновение его руки. — Я отдал бы миллион долларов, чтобы узнать, о чем ты задумалась.

Мики подняла голову и улыбнулась ему. Жизнь в Южной Калифорнии пошла ему на пользу. В свои шестьдесят восемь он выглядел красивее, сильнее и мужественнее, чем когда они познакомились. Хорошо, что они решили переехать сюда, хотя Мики сначала возражала. Сейчас Мики была рада, что тогда уступила. Кругом появились новые друзья, у Гаррисона — новые интересы, а Мики завела новую практику, так что раздумывать о прошлом было некогда. Они поступили разумно, отказавшись от иллюзий и оставив мечту о ребенке на острове Ланай.

— Тебя посетили хорошие мысли? — ласково спросил он, пожимая ее руку.

— Я думала о Сондре. Извини, Гаррисон, — сказала она, положив другую руку на его ладонь. — Помню, я обещала не думать о своей работе, но обстоятельства изменились.

Он понимающе кивнул. Мики уже показала ему фотографию.

— Что ты решила?

— Наверно, Сэм Пенрод в воскресенье придет на рождественскую вечеринку. Он самый лучший в стране специалист по рукам. Я спрошу его, не согласится ли он прооперировать ее.

— Ты хочешь сказать, что сама не хочешь этим заниматься?

— Я думаю, что мне не следует. У нее обширные повреждения. Я могу не справиться с ними.

В своем письме Сондра сообщала:

Я прошу тебя, Мики, потому что верю в тебя. Но если ты почему-то не сможешь, я поеду в Аризону. Родители пока ничего не знают об этом. Я подожду, пока все закончится. Мой сын и так видит кошмары, пусть родители лучше ничего не узнают.

И тут Мики обнаружила приложенную к письму фотографию. Вместо рук у Сондры остались две покрытые страшными шрамами, изуродованные клешни. Они лежали на белой простыне. Отталкивающие руки, какие можно увидеть только в кошмаре.

На тыльной стороне левой руки осталась плотная рубцовая ткань, способная к сокращению, второй и третий пальцы лишены внешних сухожилий разгибателя. На правой руке наблюдается сокращение рубцовой ткани всех пальцев. Длительная неподвижность в чрезмерно вытянутом положении привела к укорочению боковых связок после первоначальной трансплантации кожи. Обе руки совершенно непригодны.

Сондра писала, что шесть месяцев назад случился пожар, во время которого она обожгла руки. Ей оказали неотложную помощь в больнице Вои и перевели в главную больницу Найроби, где подавили инфекцию и предприняли попытку пересадить кожу. Судя по фотографии, операция прошла неудачно.

Мики отвернулась от Гаррисона и уставилась на окутанную мраком пустыню, проплывавшую мимо: пальмы на фоне чернильного цвета неба, зубчатые цепи гор, нависшие над краем равнины, словно астероиды, и тишина, тишина… Когда вторая часть Седьмой симфонии Бетховена достигла аллегретто крещендо, Мики снова закрыла глаза и стала думать о письме.