За перевалом

Правда, пока больше приходилось заниматься другим: проектом Биоколонизации, полигонными испытаниями. Это тоже надо. Во-первых, Ило есть Ило; другой такой человек, от которого черпаешь и знания, и умение, и ясное, беспощадно честное мышление исследователя… и который все равно остается недосягаемо богатым по идеям, по глубине мышления, — не встретится, может быть, за всю жизнь. Во-вторых, надо накопить побольше биджей — залога самостоятельности. «Может быть, для меня в моем положении это главное? Проект Ило в этом смысле баснословно перспективен. Честно говоря, сама идея Биоколонизации меня не воспламеняет, странно даже, что Ило меня избрал первым помощником. Ведь есть люди способнее меня. Или я способнее? Лестно, если так».

То, что во время облета леса группа Эоли заметила расправу эхху с Берном, было случайностью. Но дальнейшее — нет: это Эоли убедил Ило пожертвовать ради спасения пришельца из прошлого мозгом Дана, прервать опыты, исполнить сложнейшую операцию… сделать его, короче говоря, тем, кем он сейчас является. Получилось интересно — но это еще далеко не все!

Сейчас, с утра пораньше, Эоли спешил к Берну — завлекать, приобщать. План был тонкий: сначала заинтересовать Аля «обратным зрением», продемонстрировав его на эхху, а потом предложить и у него считать глубинную память. Увидеть картины прошлого двухвековой давности — и то интересно, а если еще приоткроется память Дана!.. «Хитрый я все-таки человек», — с удовольствием думал Эоли.

Вот он, «объект» Аль: вышел из дома, стоит, хмуро глядя перед собой. Серебристо-серые волосы всклокочены, лицо обрюзгшее и помятое, под глазами мешки… Интересно! Трет щеки, подбородок, ежится. И вдруг — оля-ля! — раскрыл до предела рот, будто собираясь кричать, откинул голову, зажмурился, застыл. Изо рта вырвался стон, в уголках глаз показалась влага.

— Ой, как ты это делаешь?

Профессор захлопнул рот, обернулся: Эоли стоял в тени орехового дерева. Опять тот же вопрос! И без того омраченное утренней неврастенией настроение Берна упало при напоминании о вчерашнем скандале.

— Не видал, как зевают? — неприветливо осведомился он.

— В том-то и дело! — Эоли приблизился легким шагом. — Не покажешь ли еще?

Берн хмыкнул:

— По заказу не получится. Это непроизвольная реакция организма.

— На что?

— На многое: сонливость, усталость, однообразие впечатлений или, напротив, на избыток их.

— А… какие еще были реакции? Только не сердись на мое любопытство, ты ведь сам был исследователем.

Берн не сердился, разговор развлек его.

— Еще? Много. От воздействия сквозняка или сырости люди чихали, кашляли, сморкались. Перегрузившись едой, отрыгивали, икали, плевались. Иногда у них бурчало в животе. Во сне храпели, сопели… Чесались. В минуту задумчивости иные чистили ноздри пальцем — от наслоений. Неужели у вас этого нет?

— Нет. Утратили.

— И не жалейте.

— А не мог бы ты… когда с тобой приключится одна из таких реакций поблизости от сферодатчика, сказать ИРЦ: «Для Эолинга 38»? Для знания. Его-то ни в коем случае не стоит утрачивать!

Берн пообещал.

— А теперь, — не терял времени Эоли, — не желаешь ли встретиться с одним своим знакомым?

Профессор удивленно поднял брови: какие у него могут быть здесь знакомые!

— Это сюрприз для тебя, но еще больший — для него. Пошли.

По дорожкам из матовых плит, мимо домиков и туннеля к читальному залу они направились к большой поляне, где высился первый лабораторный корпус Биоцентра, корпус Ило. Здание это удивительно сочетало в себе наклонные линии и изгибы буддийского тибетского монастыря (их Берн видывал в этой местности прежде) со взлетом прибойной волны. Оно и выглядело стометровой волной из пластика, стекла и металла, взметнувшейся над лесом.

Эоли по пути переваривал первую порцию наблюдений:

— Странно. Таких реакций и у животных, как правило, нет. То, что человеческое тело — орган, который переживает удовольствия и неудовольствия, приятное и неприятное, было известно за тысячи лет до твоего времени. В ваше время вырабатывался другой, тоже неплохой, взгляд: тело — универсальный чуткий прибор познания мира. Так ли, иначе ли — но при твоей, с позволения сказать, «регулировке» этого инструмента и удовольствия можно ощутить только самые грубые, и вместо познания выйдет одно заблуждение: помехи все забьют!

Берн отмалчивался. После вчерашнего он решил без крайней необходимости не высказываться.

Великий Эхху сидел на гладком, блестящем дереве. Побеги его оплели лапы. Он жмурился от яркого света и с бессильной яростью наблюдал за Безволосым вдали, на возвышении. Тот указывал на него кому-то невидимому. Видно, что-то замышляет…

У, эти Безволосые, ненавистные существа с силой без силы! Племя эхху побеждало всех, загоняло в болото даже могучих кабанов. Он сам, Великий Эхху, ломал им хребты дубиной, тащил дымящуюся от крови тушу в стойбище. Но с Безволосыми, Умеющими летать — они ничего не могли сделать.