За перевалом

И все-таки… все было так, да не так. Здесь, дома, в залах и коридорах лунного Космоцентра, все выглядело как-то проще, ординарней. Происшествие было одним из многих, да и сама экспедиция тоже: заурядная (в той мере, в какой могут быть заурядны звездные перелеты) Девятнадцатая в так называемом тысячелетнем плане исследования ближне-звездного пространства, сферы вокруг Солнца радиусом пять парсеков. Шестьдесят звездных объектов, расписанные – с учетом сдвоенных и строенных – на 44 радиальные экспедиции. Теперь, после открытия Трассы, подумал Арно, с этим планом закруглятся до конца столетия.

И звезда Альтаир в созвездии Орла была среди всех объектов далеко не самым интересным; не сравнить ее с давшими богатый материал для понимания природы тяготения двойниками Сириус А и Сириус В, Крюгер-60 А и Б, с изменившей представления о метрике Вселенной быстролетящей звездой Барнарда или с тем же Тризвездием Омега-Эридана, породившим антивещество. Непеременная, со сплошным спектром – яркий ориентир, к которому надо долететь и поглядеть, что там. Только и есть двенадцатитысячеградусный накал, светит ярче десятка солнц. Даже о существовании планет около нее знали давно, с первых наблюдений во внеземные телескопы.

Что и говорить, было достаточно причин, чтобы в ретроспективном взгляде с Земли все стушевалось, смазалось в дымке ординарности, казалось сводимым к проверенным жизнью силлогизмам простым следствиям из простых причин. Даже то, что Дан и Ксена были самыми молодыми, а следовательно, и самыми эмоционально нестойкими членами экспедиции, работало на версию. И то, что он, командир экспедиции, был неравнодушен к биологу-математику-связисту Алимоксене… Неравнодушен-влюблен! А было не так просто.

…Все мужчины и женщины «Альтаира» были неравнодушны к этим двоим. Может быть, мужчины более к Ксене, женщины – к Дану, но в целом именно к ним двоим, к раскрывающемуся на глазах прекрасному цветку их любви. Было в этом неравнодушии куда более благодарности, чем влюбленности. И… человеческого самоутверждения.

Все дело было в космосе. В Великой Щели, темном овраге, разделяющем две обильные звездами ветви Млечного Пути по ту сторону галактического ядра; она была почти по курсу, в созвездии Стрельца – прекрасное зрелище, от которого стыла душа. Расстояние в 6 световых лет до звезды они одолели за 18 календарных лет, за три релятивистских (внутренних) года, за год биологического (личного) времени; пробуждались для работы после долгих анабиотических пауз. За это время Альтаир превратился из белой точки в ярчайший диск, изменились Орел и Стрелец, все рисунки из ярких звезд, а Великая Щель и ее звездные берега-хребты были все такие же! Букашка ползла в сторону горы, одолела «агромаднейшее» в букашкиных масштабах расстояние от кочки до кочки, а гора на горизонте какой была, такой и осталась.

«Мир – театр, люди – актеры». Не слишком просторна была сцена – дальний космос, слишком хорошо просматриваема и освещена, чтобы и на ней ломать привычную человеческую комедию. Да, дело было в космосе: в холодной беспощадности пустоты на парсеки вокруг, в огненной беспощадности Альтаира, к которому защищенный нейтридной броней звездолет приблизился только на 80 миллионов километров, в неощутимой губительности потоков космических лучей. И здесь, в условиях спокойно отрицающих все земное и человеческое, затерялся, летел, жил их мирок – частица земного и человеческого. Они работали, наблюдали, общались, отдыхали, даже веселились – но в душе каждого неслышно звенела туго натянутая струна.

И вот здесь… нет, это невозможно объяснить. Это нужно пережить: видеть, например, как бегали в оранжерею глядеть на всходы огуречных семян – и потрясающей новостью было, что на первом ростке разделились семядольки. И любовь Ксены и Дана была таким человеческим ростком: в ней – в отличие от рациональных, продуманно-сдержанных отношений всех прочих между собой – было что-то иррационально простое, первичное. И вырвать росток, потеснить различными «мерами» их любовь значило – даже при полном успехе экспедиции – отступить перед космосом в чем-то важном, может быть, в самом главном. «Ведь в конечном счете, – додумал сейчас Арно, – в космос летят не только для измерения параллаксов, параметров орбит, плотностей корпускулярных потоков.

Летят для познания жизни во всей ее полноте».

«А почему ты не сказал все это на комиссии?» – спросил он себя. Потому что странно было бы объяснять товарищам-астронавтам про Великую Щель и беспощадность космоса. Все они переживали подобное; в иных экспедициях возникали и ситуации типа «любовь А к Б», а возможно, и лирические треугольники или иные фигуры – только что дело не дошло до трагедии и не стало предметом расследования… И еще потому, что раньше лишь чувствовал то, что теперь ясно понял. Впрочем, он и сейчас еще не все додумал, слишком трудный предмет «Любовь и космос», к нему не готовили в Академии астронавтики, по нему не делились опытом звездные ветераны.