За перевалом

Динамичной ее делала повышенная подвижность, изменчивость всего на поверхности планеты. Уж не говоря о циркуляции грузов по фотодорогам, хордовым туннелям, морским и воздушным путям, о быстрых строительных преобразованиях – нормой считалась жизнь, в течение которой человек поработает всюду. В этом мире не было устойчивой карты поселений, любые возникали, росли или исчезали по мере надобности. Имелись и образования, вокруг которых надолго завихривались интересы людей, вроде Биоцентра, но в целом домом – и не декларативно, реально – была Земля.

Выразительность проявлялась в облике людей – и в интересности их проектов и дел. Она была в чистоте вод, в яркости красок закатов и восходов, в отчетливости уходящих за горизонт облачных гряд – и даже в мрачности таежных чащоб, в которые доводилось забредать Берну.

Сильное впечатление производили исполняемые ИРЦ переключения погоды. Берн теперь знал, как это делается: дополнительный нагрев суши в точно рассчитанных местах, охлаждение ее в других создают воздушное течение, которое влияет на форму зарождающегося циклонного вихря; где-то вертолеты ИРЦ высевают в воздух частицы, конденсирующие атмосферную влагу в облака (а их, если понадобится, в дождь); в иных местах распыляют в воздухе вещества, рассеивающие облака. Все это была техника. Но когда это делалось, то сочетание масштабов и быстроты преобразований картин погоды с вложенными в них знаниями, разумом создавало естественные симфонии, от которых замирала душа.

…Берн все последние недели был настроен философски-созерцательно; вникая в этот мир, он надеялся глубже понять себя. Лежа сейчас на краю острова с закинутыми за голову руками, он отшлифовывал свои впечатления.

Прежде выразительное в природе он понимал только под воздействием искусства, первичное через вторичное: музыку ударов волн о скалистый берег, например, он сначала услышал в произведениях Бетховена, а уж потом в натуре, на море.

Точно так и зеленую прозрачность волн под солнцем он сначала заметил на картинах маринистов, а потом – на родном Цюрихском озере. Ни ледоходы на больших реках, ни вулканические сотрясения тверди, ни наводнения не пробуждали музыку в его душе. Наверно, он был слишком цивилизован: отретушированное и заключенное в рамочку отражение природы казалось ему лучше оригинала.

Но теперь было не так. Великий дирижер ИРЦ, запрограммированный людьми, исполнял посредством природных процессов концерты-преобразования. Все в них: и движения нагромождающихся в три яруса туч, и расположения просветов, и колыхание трав под порывами ветра, искусственно возбужденного, и шум деревьев, озарение закатным солнцем лесов и вод, пространственная ритмика молниевых вспышек в искусственных грозах и непреложно ясный грохот громов – все имело и повышенную против прежнего, чисто естественного, красу, и, главное, большой смысл.

Солнце склонилось к закату, небо очистилось от облаков. Но было еще жарко.

Неудобство летающего острова в том, что на нем не чувствуешь ветра – только порывы его. Берн перекатился в тень дубков, выросших у края.

Позади слышались плеск воды, взвизги малышей, изредка вразумляющий голос Ило… Команда «орлов» осела на острове вчера пополудни. Здесь была влюбленная парочка и йог. Парочка, спугнутая возней детей, снялась и улетела, а йог как стоял вот здесь, у дубков, на голове, так и продолжал стоять, пока девочки не повесили ему на ступни по венку из одуванчиков.

Тогда он сердито фыркнул, встал, тоже намерился улететь, но Ило вежливо удержал его и попросил научить детей правильному глубокому дыханию.

Вчерашний вечер и сегодня утром тот тренировал «орлов» в волне вдоха-выдоха от низа живота до верха груди, в дыхании только животом, только диафрагмой, попеременно через одну ноздрю, в чередовании ритмов… В обед йог улетел. А малыши и сейчас надувались для прилива бодрости и сил – понравилось.

Ило задал детям работу: очистить от водорослей пруд – кроме поэтического уголка с белыми лилиями. Принцип «Земля – наш дом» налагал и обязанности, исполнять которые приучали с детства. Купаться после трудов в своем пруду было для «орлов» особым удовольствием.

Дети называли остров «лапутой»; похоже, что это название, только с порядковыми номерами: Л-151, Л-870 и т. д. – было в общем ходу. Остров напоминал облако километровых размеров, белое снизу (Берн сначала и принимал их за плоские облака), но спрессованное до сорокаметровой толщины. Это был участок земной суши с доброкачественной почвой на глиняном подслое, с травами, деревьями, кустами, с шестидесятиметровым в поперечнике озерцом, вода в котором пополнялась от дождей, и с тремя переносными коттеджами – их вертолеты ИРЦ доставляли всюду. Экологов, вероятно, ошеломило бы сожительство на «лапутах» трав, цветов, злаков, которые на нормальной суше разделены тысячами километров, соседство на деревьях воробьев и попугаев, скворцов и колибри, насекомых, собранных по всей Земле, от полюса до полюса.