За перевалом

„Первый выстрел в воздух, отпугну“. Слабый щелчок… осечка! Вторая… третья… восьмая. Время испортило порох. Профессор бросил ненужную игрушку, повернулся, побежал по своему следу в росе. Теперь спасение – добежать до кабины.

В редколесье преимущество было на его стороне. Но вот деревья сблизились, ветви и кусты преграждали путь – и шум погони приблизился. Дикари цеплялись руками за ветви, раскачивались и делали огромные прыжки. Некоторые резво галопировали на четвереньках. Теперь они орали все.

Он убегает. Безволосый. Значит, виноват. Значит, он их обидел. Оскорбил, обманул – и хочет уйти от наказания. Справедливость на их стороне. И они ему покажут, уаыа!..

Ветка смахнула очки с лица Берна. Где-то здесь надо повернуть на прогалину, на которой он увидел эти треклятые следы, – к кабине, к спасению… Но где?!

Он водил глазами на бегу: всюду расплывались контуры деревьев, зеленые, желтые, сизые пятна; солнца просвечивало листья. А крики позади все громче.

Великий Эхху и его соперник молодой самец Ди ковыляли впереди всех на полусогнутых – настигали Убегающего.

А Берн уже и не убегал: встал спиной к дереву, смотрел во все глаза на приближающееся племя, хотел в последние секунды жизни побольше увидеть.

Первым набегал вождь. Берн в упор увидел маленькие глазки, свирепые и трусливые, в красных волосатых веках, ощутил зловоние из клыкастого рта.

– Ну что ж… здравствуй, будущее! – И профессор от души плюнул в морду Великого Эхху.

– Ыауыа! – провыл тот, взмахивая палицей.

Удар. Взметнулись вверх деревья. И не обращая внимание на боль, на новые удары, Берн смотрел в небо – в удивительно быстро краснеющее небо. Трепещут под ветром красные листья – разве уже осень? Заслоняют небо красные фигуры дикарей. Странные красные птицы стремительно опускаются с высоты на полупрозрачных крыльях.

Страшный удар по черепу. Мир лопнул, как радужный пузырь.

Красная тьма…

6. ЧЕЛОВЕК ПОГИБ – ЧЕЛОВЕК ЖИВЕТ

Он летал, как летают только во сне. Впрочем, были и крылья – прозрачные, почти невесомые. И тело слушалось так идеально, что казалось невесомым.

Он летел прямо в закат, подобный туннелю из радуг. На выходе из туннеля – слепяще белая точка Альтаира. Под ним – расплавленное закатом спокойное море с кляксами островков, утыканных по берегам белыми пальцами скал.

– А острова тоже похожи на амеб! – доносится певучий и счастливый женский голос, голос Ксены. Вон она – выше и впереди – парит, купается в огнях заката.

При взгляде на нее теплеет сердце.

– Ага, похожи! – кричит он ей.

Не кричит. И от нее – не доносится. Они переговариваются через ларинги в шлемах. Здесь опасно пьянящий избыток кислорода, без гермошлемов нельзя.

Здесь не так все просто.

Они последний раз кружат над островками, над „живым“ морем. Через два часа старт, к своим. С удачей – и с какой!

– Прощай, закатный мир! Сюда мы не вернемся. Тебя нам долго будет не хватать… – поет-импровизирует Ксена. И прерывает себя:– Дан, ты что-то сказал? Он ничего не говорил. Но чувствует щемящий озноб опасности, чье-то незримое присутствие. Амебы? Да, они – бесформенные прозрачные комки в воздухе; они заметны только тем, что преломляют свет: прогибаются закатные радуги, пляшет зубчатая линия островов на горизонте. Они не с добром.

– Ксена, скорей вниз!

Э, да их много: воздух вокруг колышется, искривляются линии и перспектива.

Неспроста они, не любящие яркого света, поднялись из моря. „Да, неспроста, – ответливо воспринимает он их мысли. – Тебе пришел конец, млекопитающее. А ту предательницу мы уже уничтожили. Все наше останется здесь“.

…И самое бредовое, самое подлое, что приходящее от них не видишь, не слышишь – вспоминаешь, как то, что достоверно знал, только запамятовал. Или еще хуже: заблуждался, а теперь понял. Озарило. Понял, что ему конец, что ту уничтожили, понял, как решение головоломки, и чуть ли не рад.

Подлецы. Подлецы и подлецы! Приходящему извне психика сопротивляется. А от них – будто выношенное свое.

Но он это знает, уже учен. И не думает сдаваться. „Чепуха, ничего вы мне не сделаете, Высшие Простейшие или как там вас! – мыслями отбивается он от навязанных ему мыслей. – Я знаю, вы не умеете ничего делать в воздухе – только в воде. Здесь вы бессильны“. А сам энергичней загребает крыльями, чтобы вырваться из окружения. „О, ты ошибаешься, млекопитающее! (И он уже понял, что ошибается.) Мы не умеем созидать в воздушной среде. Нам это ни к чему. Но разрушать гораздо проще, чем созидать. Это мы сумеем…“

– Разрушать проще, чем созидать, куда проще! – говорит он Нимайеру; у того мрачно освещенное снизу лицо на фоне тьмы. – Один безумец может натворить столько бед, что и миллионы умников не поправят.

Над ними тусклые звезды в пыльном небе. Новые звезды? Нет, те ярче, обильнее. А есть и совсем не такие, немерцающие, сверкают всеми красками в пустоте.

…И мордочка Мими с умильно вытянутыми, просящими губами освещена закатом – не тем, багровым, пустынным. А какой тот? И какие звезды – те?

…И у дикарей, которые настигали его, были морды Мими – только искажены яростью, азартом погони.