За пять минут до ядерной полуночи

Капитан отвернулся, чтобы по блеску глаз, бурлящим эмоциям, голосу, враз ставшему жестяным, не понял подчиненный, что своими собственными руками готов он разорвать этих нелюдей в клочья и скормить акулам… За Вована, за Андрея, за Леху, за француженку эту журналистку, за отстрелянный иранцу палец, в конце концов, за все прошлые и будущие грехи и зверства этих тварей… Не должно быть места таким подонкам ни на земле, ни на воде, ни на небе. «А может, и правда, посадить их всех в лодку без мотора да с пробитым дном, и пусть плывут себе с Богом…» И вновь, где-то глубоко, на самом краешке сознания явился ему в сумеречном свечении серебряного оклада лик жены его с маленьким мальчиком на руках, у которого и имени еще не было… И, как никогда прежде, уразумел Кораблин, что боль рождается вместе с младенцем и умирает вместе со стариком, проживая с человеком всю жизнь и принося только страдания: кому больше, кому меньше. И зачем приумножать эти мучения, если их и так немерено?

– Все, Петька, хватит буянить! Вставай в оглобли и трудись. Или ты сегодня решил себе день сачка устроить, лентяйство празднуешь?

Промолчав, кок понуро побрел на камбуз, а к Кораблину подошли Куздрецов и Мохаммед.

– Борис Николаевич, по мусульманскому обычаю, этих арабов нужно похоронить сегодня до захода солнца. – Чекист вопросительно посмотрел на капитана и уже на английском обратился к иранцу: – Поможешь с погребением? – Тот согласно кивнул головой.

– Сделаем, – ответил капитан. – Боцман, Петрович, обеспечь все, что нужно. Готовность – к 12.00. – И уже громко, чтобы слышали все: – А наших ребят дома будем хоронить, как героев, с оркестром и салютом!.. А теперь – все по местам и за работу!

Соскучившись по делу, команда с завидным рвением занялась своим судном: чинили поврежденную аппаратуру, подцепили и подняли на борт пиратские моторные лодки, наводили порядок в рубках, каютах, коридорах и подсобных помещениях – везде, где успели нагадить незваные гости. К счастью, безудержная автоматная пальба не нанесла существенного урона технике, а мастерство, умение и опыт моряков в считаные часы привели сухогруз в рабочее состояние. Он ожил, задышал, обрел прежнюю силу.

Тяжелее всего пришлось боцманской команде. Водой из пожарных рукавов и щетками они отдраивали свою и чужую кровь, щедро обляпавшую палубу, а кое-где и судовые надстройки. И вместе с водой смывалась она в океан и бесследно растворялась в прозрачной глубине. И в работе куда-то делись, ушли, как в воде, растаяли в прошлом злость, ненависть, ярость к этим упырям-бандитам, еще недавно бушевавшие в сознании каждого моряка, и осталась лишь убогая жалость, да и не жалость, наверное, а презрение к этим ублюдкам, связанным теперь по рукам и ногам и покорно сидящим на палубе с поникшими головами.

Куздрецов, Мохаммед и палубный матрос занимались ритуальным обрядом: следуя наставлениям иранца, старались все сделать так, чтобы соблюсти погребальные традиции мусульман.

За много-много месяцев это были первые трупы бандитов, которых Мохаммед хоронил легко, беззаботно и даже с каким-то злорадным наслаждением и азартом. Не нужно было рыть яму в каменистом грунте и бояться, что эта могила может стать и твоей. Заворачивая тела в приспособленные под саван белые мешки, которые отыскал где-то в своих залежах боцман, и складывая в ноги покойникам всякий железный хлам, чтобы тела ушли на дно, а не болтались по волнам, приманивая акул, Мохаммед будто снимал с себя и отправлял в преисподнюю вместе с этой мертвечиной груз своего страха, ощущение собственной неволи и всех тех ужасов, которые ему пришлось пережить в рабском ярме заложника. Только здесь, среди этих русских моряков, почувствовав свободу и уважение, он ощутил своим забитым, изуродованным сознанием, в каком аду жил, нет, не жил – мучился и страдал все это время, какой стеною гнета был придавлен со всех сторон; жестоким насилием из него вытравили волю к побегу, взрастили страх, покорность и ненависть. Но если остались ненависть и злость, значит, долгие месяцы кабального ига так и не смогли окончательно сломить его.

Еще за полчаса до назначенного времени вся команда собралась на корме. Капитан и все отцы-командиры надели выходную форму, команда новые – муха не сидела – тельняшки. Привели даже связанных пленников. Но Мохаммед с помощниками еще не управился со своей работой. Очередь как раз дошла до последнего тела – до главаря. И вдруг неожиданно для себя и всех окружающих иранец схватил огромный мясной тесак кока, которым распарывал мешки, и с ненавистью, приумножившей его силы, одним ударом, словно профессиональный средневековый палач, рубанул Ибрагима по шее, схватил за волосы отсеченную голову и на глазах онемевшей от неожиданности, вмиг охваченной общим столбняком команды судна швырнул ее за борт. Потом безвольно выронил тесак и опустился на палубу, закрыв лицо окровавленными ладонями. «Не бывать тебе в раю… Никогда не бывать… Никогда!»

– Что это он сделал?.. Что сказал? – Едва обретя дар речи, Кораблин выразительно посмотрел на Куздрецова.