За плечами XX век

Но как и что далее? Еще ничего не было ни провозглашено толком, ни заявлено. Не наклеено на стенах и столбах. На скорую руку сорганизовался польский городской магистрат. Заседает. Как справиться с голодом? И чтоб незамедлительно выявить, кто и где из немцев остался в городе. Как поступить с ними? Какой карой, возмездием отплатить за захваченную Польшу, распятую Варшаву, за рабство, немыслимые унижения, разбой? Словом, все в городе заугрюмилось ближними и дальними заботами.

А бывшие польские надзиратели и тюремные чиновники все еще бездельно обретались у тюрьмы.

Обо всем этом у меня в тетради запись в одну всего фразу. Не помнила о ней. Сейчас, листая, напоролась: «Магистрат вынес решение не кормить немцев». Вздрогнешь и годы спустя. А рядом нарисована свастика. Я не сразу сейчас поняла, зачем я этот знак поставила тогда здесь. Но об этом позже.

Я услышала шаги. Кто-то свежей, четкой поступью пересек обширную прихожую комендатуры, встал в дверях, отдал честь. Не часто встречаются люди, к которым почему-то сразу, с порога проникаешься радостной симпатией, вот как к этому человеку в незнакомой военной форме, в берете. Он представился. Офицер французской армии. Сражался в Африке. Взят немцами в плен. Был адъютантом генерала Жиро. Пришел делегатом от лагеря французских военнопленных, что в десяти километрах от города, немецкая охрана разбежалась. Французы выбрали совет лагеря, подсчитали все оставшееся продовольствие и направили его доложить о них советскому командованию, спросить, как им следует действовать дальше.

В ожидании отлучившегося коменданта я, усадив француза, угощала его лежавшим на подоконнике трофейным шоколадом «кола», предназначенным немецким летчикам. Удивительно было встретить здесь, в Бромберге, сражавшегося в Африке рядом со знаменитым французским генералом его адъютанта. На пришельце все было исправно, не обобран в лагере, все при нем – и армейский широкий пояс с портупеей, и погончики, и волнистая прядь волос из-под берета. В его непринужденной повадке, в неоскудевшей улыбке никаких следов пленения. Но и плен французов-офицеров мало походил на тот, какой пережили русские и поляки. Французы переписывались с родными, получали посылки из дому и от Красного Креста. Они скрашивали свое существование в плену самодеятельными спектаклями. Адъютант генерала Жиро достал фотографии, все в зубчатом обрамлении, протянул мне одну – на ней сцена из спектакля с его участием. Он в своей офицерской форме сидит в углу мягкого дивана, а на коленях у него игривая рослая блондинка с высоким бюстом, в крапчатом платье, с открытыми до колен плоскими, без икр ногами, обутыми в спортивные башмаки, обнимает его оголенными руками.

«Женщину» играет тоже пленный французский офицер, переодетый в платье лагерной официантки, в парике. Эта сцена шла в лагере под хохот и аплодисменты.

Заметив, что снимок заинтересовал меня, француз достал ручку и на обороте фотографии написал тонкими буквами: «En souvenir 'a l’arm`ee Russe qui est venue nous d`elivrer du joug Hitl'eri'en» – «На память русской армии, которая пришла нас освободить от гитлеровского ига». «Un soldat Francais d’Afrique en captivit`e 'a l’armee victorieuse. Amicalement». – «Солдат Франции из Африки в плену – армии-победительнице. Дружественно». Подпись разобрать не могу. Дата: «1 февраля 1945».

Появился отлучавшийся военный комендант – хмурый молодой майор в белой кубанке, в полушубке, с подрубленными бритвой бровями, – командир стрелкового полка. Услышав от меня, кто этот иностранный офицер, он, встретившись с ним глазами, азартно надвинулся на него и крепко облапил за плечи. Целоваться, правда, не стал. Но как вспомню, эта сцена видится мне своего рода фрагментом «Встречи на Эльбе», ведь «солдат французской армии в плену» был первым солдатом союзников, встретившимся на нашем долгом пути.

Просветлев, отринув на минуту всю мороку комендантства с несвойственными командиру полка заботами, дипломатией, он возбужденно, радушно воскликнул: «Двигай их сюда!» – поясняя размашистым жестом руки: валите, мол, всем скопом сюда в город!