За плечами XX век

Пожилой, невзрачного вида лейтенант – на всем пути он лишь выдавал нам ежемесячное денежное довольствие – до самой последней поры был застенчив, тушевался, должно быть, сознавая незначительность и даже курьезность своей должности бухгалтера в штабе действующей армии. А теперь его всколыхнуло. Никакого комплекса. Помогло дорожное происшествие. На шоссе мчавшийся навстречу «студебеккер» внезапно затормозил перед ним, пешеходом. Как бывало теперь на дорогах, из кабины с приветствием выскочил огромный негр водитель. Подхватил его, тщедушного, на руки, пламенно прижал к груди, выражая восхищение Красной Армией, и в упоении подбрасывал бухгалтера вместе с его портфелем в воздух. Натерпевшись страха, уцелев – не грохнулся о бетон шоссе, – застенчивый бухгалтер вдруг ярко ощутил свою причастность к героическим событиям войны.

Мы развернули скатанные в рулоны и зашитые в чехлы, пахнувшие нафталином старые, потертые ковры и расстелили их на полу. Вероятно, нам хотелось пожить так, как жили здесь, в доме до нас эти люди, вкусить их уютного немецкого быта.

Может, мы спешили: когда же еще будет так удобно и вроде беспечно?

Старое плюшевое кресло, серый выгоревший шелк торшера, горка с фарфором. Все на местах. И моль домовито вьется в душные вечера над полом, у самых ковров. И по всему торцу дома багряные листья вьющегося винограда. А на крыльце вечерами загорается старинный кованый фонарь. Куда ж лучше? А все чего-то недостает. Нет уюта. Не получается. В доме без хозяина быта нет. Здесь всего лишь – постой. Но на постое на фронтовых пристанищах, в землянках нам было куда уютнее, беспечнее, просторнее и прочнее. Жена хозяина трудится в крохотном саду при доме, где все время на смену одним плодам поспевают другие. А на крыльце дремлет беспородный рыжий хозяйский пес Трудди. Хозяин приносит ему что-то поесть в кульке, пес глотает и с тихим повизгиванием лижет ему руки, бежит за ним, крутя вскинутым пружинистым хвостиком, провожая к густой стене кустарника, тянущейся вдоль бульвара, отделяя от него нашу улицу. Еще недавно никто – ни хозяин, ни пес – не посмел бы проламываться сквозь кусты.

Прежде чем скрыться в них, хозяин властно велит Трудди вернуться – здесь собаки на редкость дисциплинированны, и пес семенит, свесив хвост, назад к дому. Хозяин, придерживая на голове котелок, скрывается в кустах. Тогда пес, поозиравшись, нервно вихляя, трусит к кухне победителей.

В Познани при мне позвонили по телефону из соседней дивизии посоветоваться, как быть: двое солдат изнасиловали немку. Полковник мгновенно решительно отреагировал: расстрелять перед строем. Только так и мыслилось – однозначно. Пресечь недопустимое! Но полковник отстал от жизни, застряв в Познани. На пути по Германии – уже допустили.

Когда миллионная армия со своей истерзанной войной земли пришла на земли ненавистного врага, наверное, не могло обойтись без эксцессов. Ненаказуемость в тех условиях подстрекала к разгулу.

Ненависть в нашем народе утоляется быстро при виде поверженного врага. Не зря в Познани пленные просили, чтобы конвоировали их русские. Бесчинство же повсеместно границ не имеет. Но как ни разгулялось оно, стоило отдать пресекающие приказы, и с ним справились. Не допустить такое было в силах командования.

Когда я попала в Германию, уже поутихло, и о том, как оно было, я услышала от немцев. Вспоминать об этом мучительно.

Какое-то время после Берлина Ветров все еще не хотел смириться с тем, что обнаружение Гитлера остается негласным. К нам тогда зачастил корреспондент «Правды», чувствуя, что происходит у нас что-то важное, но не зная, что именно. И однажды, это было еще в Берлин-Бухе, Ветров разрешил ему присутствовать на нашем повторном опросе главных свидетелей опознания – дантистов Гитлера. Он решился на этот рискованный шаг в надежде, что корреспонденту «Правды» удастся осветить факт смерти и обнаружения Гитлера. Но время шло, печать безмолвствовала.

На Ветрова большое впечатление произвела Германия своими дорогами И в особенности тем, как незаметно здесь город переходит в деревню, а деревня с каменными строениями – в город. «Вот где надо было строить социализм, – доверительно сказал он мне. – Здесь начинать, а не у нас». В Ратенове, откуда мы потом переехали в Стендаль, жили мы в сумрачном особняке владельца фабрики футляров для очков. Почему-то именно этот дом пришелся особенно по душе Ветрову – внутренняя лестница, ведущая на второй этаж, люстра в холле. Он с искренней подавленностью говорил, что ничего подобного ни при каких обстоятельствах у него не будет. Мне чужда была такая печаль. Впрочем, я была намного его моложе, мне не «отсвечивал» степенный хозяин дома, проводивший воскресенье на террасе в шезлонге.

Ветров менялся. Клавочка, признаться, понемногу забывалась им, что простительно – всего-то и был ведь один-единственный вечер их знакомства, проводов нашей армии, а за ним какие глыбы событий пролегли, какие встряски.