За полвека до Бородина

«Что ж может получить для сего наш отрок в доме моем?» — спросил я намедни самого себя. И сам себе, как на духу, откровенно ответил: «Да ничего». И стало быть, надобно мне подыскать для него такой дом, где возрос бы не пустой лежебока, но полезный своему отечеству слуга. А что есть польза? Иные понимают сие, как польготы для себя, как некую собственную корысть или выгоду. Только мы — Голенищевы — Кутузовы — всегда видели собственную свою пользу в пользе своего отечества. А для того чтоб быть полезну, надобно прежде всего быть грамотну и постичь науки; а они труднодоступны и лишь тому покоряются, кто идет к ним вооруженный упорством, терпением и многим знанием.

Кроме того, надобно быть нравственну, ибо нрав человека столь же важен, как и его ум. Недаром говорится, что дух человека состоит из двух частей — ума и нрава. Их согласный союз образует совершенство духа, их разлад всегда ведет к упадку и того и другого. — И, обращаясь к Михаилу, сказал отец просительно и проникновенно: — Попробуй понять то, что скажу тебе, сын мой. Уповаю на то, что не по годам ты сметлив. А ежели не поймешь, то хотя б запомни. Станешь старше — разберешься.

Миша чуть сощурил один глаз и сжал левый кулак: манера эта сопутствовала затем ему всю жизнь, когда он над чем–либо крепко задумывался и пытался постичь нечто трудное.

— Итак, сын, запомни одно из важнейших правил человеческих: «Нрав должен быть умен, а ум — нравственен». Сие означает, что умом надобно подавлять в себе низкие страсти и призывать себя к свершению достойного и великого, а нрав должен побуждать ум действовать только в направлении чистом и благородном.

Миша, пожалуй, понял все, о чем сказал батюшка. И все же не то радовало его, что стал он уже способен постигать премудрости взрослых, но более всего то, что отец, произнося сейчас это напутствие, обращался к нему, как ко взрослому, и даже более того, выделял его из всех тех взрослых, что сидели за одним с ним столом, — от бабушки, Акима, Ириньи Ивановны, — уравнивая с собой и Иваном Логиновичем, и одновременно отделял его от Семена и сестренок, которым речь отца, конечно же, была совершенно непонятна, да и не для них, несмышленышей, предназначалась.

А это–то и делало Мишу подлинно старшим сыном и переводило из общества детей в общество взрослых. И — странное дело! — новое ощущение пришедшей к нему возмужалости тут же породило в Мише и новую мысль: «Оставлю крепость Семену, — твердо решил он, — пусть играет».

Отец же между тем продолжал:

— И когда задал я себе вопрос: «Кто же может дать Михаилу все это?» — то, перебрав в памяти всех, к сему способных, остановил я выбор на брате моем Иване Логиновиче.

— Да он же сам–то еще только–только из недорослей вышел! — вдруг воскликнула Прасковья Семеновна, перебивая сына, чего обычно за столом у Лариона Матвеевича не водилось.

И Миша, взглянув на бабушку, заметил на глазах ее слезы. «Стало быть, одному мне сказал папенька о своей задумке», — окончательно убедился Миша, и снова овладело им некое новое, дотоле неиспытанное чувство избранности, еще большей, чем прежде, когда ощутил он причастность к сонму взрослых. Теперь он перешел в еще одно состояние: он был не просто взрослым, но мужчиной, ибо ни бабушку, ни Иринью Ивановну отец загодя в свои планы не посвятил, а вот его уведомил и даже посоветовался.

Не оставил батюшка без внимания и слова, сказанные бабушкой.

— Недоросли, маман, — проговорил он с неудовольствием, — суть болваны и вертопрахи, а брат мой, Иван Логинович, есть российского флота лейтенант, и у него под началом не один матрос и унтер–офицер состоят, но, почитай, не один десяток. К тому же, маман, будет состоять при Михаиле дядькою Аким Прохорович, и я уж не знаю, чего еще должно мне в сей ситуации предпринимать?

Миша взглянул на старика денщика, и тот улыбнулся ему одними глазами — но сколь многозначительной была его улыбка! — и радость прочел в ней Миша, и любовь к нему, и заверение его в том, что все будет хорошо и новая их жизнь образуется не хуже прежней.

Миша вдруг вспомнил, как вчерашним вечером пришел отец в людскую и зачем–то позвал старика с собою. И Миша подумал: «А может быть, и с Акимом вчерась ввечеру батюшка насчет этого советовался?» И, даже решив, что так оно, наверное, и было, ощутил еще большую, чем накануне, радость оттого, что совет этот отец держал не с кем–нибудь, а с самым уважаемым и самым храбрым своим человеком — героем и кавалером Акимом Прохоровичем.

И не столько от слов его, коими он правильность принятого им решения мгновенно доказал, но более всего от тона его и особенно от того, что назвал он Прасковью Семеновну чужим политесным словом «маман», застольное общество поняло, что трактовать здесь более нечего и вопрос сей решен окончательно и бесповоротно.

Может быть, батюшка сначала намеревался сказать что–либо еще — назидательное и сентенциозное, но после реплики бабушки, сердито покраснев, сел и молча стал накладывать на тарелку телятину и салат.