За полвека до Бородина

— Месье Лесток, — начал он оправдываться, — больше всего заставляет нас твердить слова по «Большому лексикону» да изнуряет грамматическими штудиями, а герр Шмидт, насупротив тому, читает мало и грамматику вовсе знать не велит, оттого что и сам в ней нетверд, а больше говорит. Да только разговоры его ни о чем ином, кроме как о кухне да конюшне. Так что. и здесь до благородных понятий дойти нам было невозможно.

Отец слушал Мишу с нескрываемым неудовольствием.

— То, что Лесток и Шмидт не профессора, я знаю и без тебя. Однако изволь зарубить у себя на носу: ты не великий князь, а я не фельдмаршал и по доходу моему и тебя содержу, и Семена, и сестер твоих.

Ты и сам только что ответил, что состояние фамилии нашей — шестьсот душ. А сие хотя и вроде бы немало, да и не бог весть и как уж много. Да и не это главное. Всякий взрослый человек, прежде чем искать вокруг себя виноватых, должен сначала спросить: «А каков в сем деле я сам? Нет ли моей вины в том, что произошло?» А ты, себя о сем не спросив, тут же стал отыскивать вину на учителях своих. А ведь правда, Михаил, такова, что ленивый недоросль и у доброго учителя в болванах останется, а прилежный ученик и у скверного наставника порядочно выучится.

Однако же беспристрастность и справедливость и то признать требуют, что надобны тебе иные учителя. Я сие возьму себе на заметку и не замедлю то вскорости исполнить. А теперь иди.

4

На третий день отец дал Мише «Санкт — Петербургские ведомости» и показал объявление, из коего следовало, что «на 11‑й линии Васильевского острова, в доме купца Карпова, во флигеле, некая иностранная фамилия шляхетного роду намерена принимать к себе детей учить основательно по–французски и по–немецки и понятию и по летам каждого за все учение о плате вдруг договориться; а девиц, кроме французского языка, — обучать еще шитью, арифметике, экономии, танцеванию, истории и географии, а притом и читанию ведомостей».

— Я навел справки, — сказал батюшка. — Фамилия не столь уж шляхетная, но языкам обучает отменно. Так что ты, сударь мой, уж изволь — сходи по адресу и обо всем с ними договорись.

Батюшка дал Мише три серебряных рубля, и с этим задатком на следующее утро он отправился по адресу.

Отец рано стал приучать его к денежному счету и к покупкам, но столь серьезное дело доверил ему впервые. Потому Миша и шел к новым своим учителям с некоторою опаской.

Меж тем дело обернулось удачно: «шляхетная иноземная фамилия» сразу же понравилась Мише — новоявленные его знакомцы оказались людьми приятными, располагающими к себе с первого же взгляда. Отец семейства — Фридрих Гзелл был человеком не старым даже по представлениям Миши — ему было лет тридцать.

При знакомстве Фридрих рассказал своему будущему ученику, что родился в России, что отец его Георг Гзелл был художником, которого сам Петр Великий пригласил в Петербургскую Академию наук и художеств для преподавания в ней рисования. Он рассказал, что родом они из Швейцарии, из Санкт — Галлена, что живут здесь уже более тридцати лет и пустили в новой почв. е хорошие корни. Может быть желая похвастаться, Гзелл упомянул своих родственников — полковника Вермелейна и академика Эйлера.

Понравилась Мише и жена Фридриха — розовощекая толстушка Маргарита, улыбчивая и добродушная.

Маленький флигель, в котором квартировали супруги Гзелл, был полон цветов, певчих птиц и конфетных запахов — хозяйка была сластницей и лакомщицей.

Фридрих тут же передал Маргарите полученные деньги, и они сговорились, что Миша станет ходить на уроки трижды в неделю, по четыре часа каждый раз. Первое чувство приязни к этим милым людям, оказавшимся к тому же аккуратными, трудолюбивыми и простыми, переросло вскоре в стойкое, осознанное уважение — их простота не была простоватостью, по отношению к себе они не терпели барской снисходительности и ничуть не стыдились того, что зарабатывают на жизнь собственным трудом, а не кормятся усилиями Других, подневольных, людей, им принадлежащих.

Мише то было чуть в диковинку: в его кругу мало кто почитал такой порядок наилучшим, редким господам хлеб доставался в поте лице, хотя дворянчикам победнее тоже приходилось сиживать за кусок хлеба в присутственных местах, тянуть солдатскую лямку, а то и служить в управителях у особ побогаче себя.

У Гзеллов такое отношение к труду было, как говорится, в крови, и не в переносном значении слова, а по самой своей сути.