За полвека

На Эспланаде…

109.

Лене

От всхлипов старинного джаза

В кафе у Сорбонской капеллы

Решётка сада — как ваза —

Отражая гудки, запела.

Липы, дубы и вязы —

Вместе всё облетело,

И постарело разом

Статуй мокрое тело.

Беспечные лица женщин

С тенями и светом медным —

Вечерний лик Сен-Мишеля —

Сменяется незаметно

Свечением сумасшедшим:

Стечение фар машинных,

Сияющие карнизы

Окон, подсвеченных снизу,

В смешенье зимы и лета,

В смещении тьмы и света —

Сгущенье мощёных камнем

На мокром пятен рекламных,

Отражённых в дожде недавнем,

Возвращённых стёклам и ставням,

Фонарям в напряжённые дуги,

И нам, отражённым друг в друге,-

Чтоб стряхнув световые перья,

Вдруг найти за стеклянной дверью

Тишину, что укрыться успела

В кафе у Сорбонской капеллы

1991 г.

110.

Испания

Тяжёлый юг. Тяжёлое вино.

И терпкое, как плющ на белых стенах,

Что оплетает узкое окно,

Где чёрные решётки неизменны.

Взгляд с улицы на узкое окно —

И стёкол нет, но всё внутри черно.

Вот так же в кружку глиняную глянешь,

В ней цвет вина вовек не различить —

Пить наугад, или совсем не пить?

Пока со света в темноту устанешь

Глядеть в чужое узкое окно:

Кто в комнате? Увидеть — не дано.

В тяжёлый полдень медного чекана

На берег ветер скатится густой —

Он не остудит йодистый настой,

И пальцами не шевельнут платаны,

Не прояснится чёрное окно.

Тяжёлый юг. Тяжёлое вино.

Из книги "СТИХИ 1990 — 1993"

("Ритм", Париж, 1994)

…И отвращение от жизни,

И к ней безумная любовь,

И страсть и ненависть к отчизне…

А. Блок

111.

Наступает на тени дворцов топот сумерек серых,

И вода неминуемой тенью глотает закат,

Словно слизывая с переулков и ветреных скверов,

Где последние пятна ещё на деревьях дрожат.

Их не стоит ловить —

и пускай покрываются синью,

Из которой ни люди, ни сфинксы не выловят снов!

…И упала звезда.

И звезда называлась Полынью,

И полынною горечью веяло вдоль берегов.

И никто не заметил, когда изменились стихии,

Словно звуки рояля, который накрыли тряпьём,

Серебро почернело,

как чернеют окошки пустые,

И смешалось с тяжёлой водой то, что было вином.

И совсем не листва — разложенья подсохшая пена

Засыпала булыжник, звеня на трамвайных путях,

Пианист сумасшедший играл кулаками Шопена,

И аккорды его ударяли в гранитный костяк.

Петербург 1991 г.

112.

Н. А. Вишневской.

Никого ни о чём не спросив,

По заржавленным рельсам в грязи

По лесам допетровской Руси

На слепых поездах колеси,

На слепых поездах вдоль болот…

Кто теперь пожалеет о том,

Что и станцию в грязь засосёт,

И Плесецкий пустой космодром?

Этот край опустел, опустел:

Вон просёлок — из жёрдочек плот.

Знать, архангел давно отлетел

От Архангельских мелких болот.

На слепых поездах колеси

По лесам безнадёжной страны.

Утонула Россия в грязи

Вся, до самой последней Двины.

На подошвах ту грязь нанесли?

Натоптали за тысячу лет?

Начитались, да всунули в сны

Откровенье, которого нет?

Можжевельник — и тот зачах

Над болотцем с мазутной водой,

Где из лужи бездонной торчат

Только лысина да ладонь,

Под откосом — обломки дрезин…

По заржавленным рельсам в грязи

На слепых поездах колеси.

Никого. Ни о чём. Не спросив.

Архангельск 1990

113.

Когда всплывает Атлантида —

Всплывают вздутые колонны,

Потрескавшихся стен провалы,

Зияют двери пустотой,

И окна мёртвые, чернея,

Жрут водоросли и лилеи,

И плиты набережных склизки,

И выщерблены обелиски

Над застоявшейся водой.

Когда всплывает Атлантида —

Всплывает дымных ростров пламя,

Как мутно-рыжая хламида

Над разметёнными домами,

И пристань в ракушках пустых,

Не видя ни одной галеры

Любви, Надежды или Веры,

Глядит под чёрные мосты.

Над колченогими столами

Пиров, справлявших век чумы,

Всплывают призраки зимы,

Бренча двуглавыми орлами,

И свет не отделён от тьмы.

А в бахроме из чёрной тины —

Забытых войн чужие мины,

Как прежде, прячутся на дне,

Чтоб не ушёл из Атлантиды

Кораблик по зловонью тины,

Чтоб задохнулся в том огне,

Где корчится, шипит, дымится

Судьбы имперская страница

На подсыхающей стене.

Когда всплывает Атлантида —

Волна срывает все плотины,

А их творцов уносит в ад…

Среди всемирного базара

Над головой у Валтазара

Последние Слова горят.

В карнизы врезано их пламя

Там, где свистевший ветер стих, -

Под золотыми куполами

Над грязью бывших мостовых.

114.

Позарастали стёжки-дорожки

В тридцатилетних бетонных кварталах.

Конский каштан заслоняет окошки,

Всё, что кустилось, — поразрасталось:

Лес возвращается, лес наступает

Тонким каштаном, бледной сиренью,

Ломится в форточку гроздь тугая,

Мстит за порубленное смиренье!

Тут, где сгубили чужие сады,

Тут, где бульдозер царил на песках,

Буйство берёз осаждает пруды,

И не прошедшие мимо дожди

Осколками стёкол дрожат на листах.

Конский каштан над площадкой песчаной,

Над жестью ржавого гаража,

И потянулась сирень беспощадная

К стёклам четвёртого этажа.

Отвоевали у леса улицы?

Хватит, поездили тридцать лет!

И у подъездов репейники колются,

И по строителям тризну лес

Справит,