За полвека

Город отсюда — писаный задник классического театра.

Внизу этажи, этажи жёлтой и рыжей охры.

Глохнут за ними, за Тибром, в Трастевере на берегу

Голоса посуды в тавернах, глохнет трамвайный грохот,

Глохнет шуршанье машин и колокольный гул…

—

Имя Тибра — в Риме. Эхо его — Тивериада

(Галилейское море? Озеро ГенисарИт? КенИрет?).

Маленький русский монастырь, или пустынь. А рядом —

Камни, сухие серые травы, да ослик серый.

Слабых медлительных волн незаметны ритмы,

Волны, на берега плеща, бормочут молитвы,

И так нереальны, так далеки от Рима

Нервные ритмы

Мечущихся над кустами у монастыря колибри…

—

Имя Равенны — к имени Рима парное:

Какие бы тут Теодорихи в Тёмных веках ни гостили —

Второй это город на всё государство папское.

А вот базилика Apollinare Nuovo — тень Византии.

Мозаики: "овцы", "дары волхвов", "поцелуй Иуды"…

Полная тишь. Абсолютная. Смена стилей.

Почти азиатских колонн многоярусные груды.

Но в крипте — бассейн. Живые в храме плавают рыбы!

Памятью о ловцах человеческих душ, наверно.

Вот оно раскатившееся, бескрайное эхо Рима:

И колибри над Тивериадой, и рыбы в Равенне.

Январь 2003

207.

NOVENTIMI ROMANI

Какой ты маленький, великий Рим —

Строка гекзаметра — и та длиннее,

Когда она сползает, буквы грея,

С Янникула. Постой, поговорим

Про Circo Massimo, и про Энея,

И как весталку увести в аллею,

Про то, что наслоения веков

Нас, любопытных, всё-таки жалея,

Оставили куски черновиков…

И можно, Форум обойдя с боков,

За два часа пешком пройти вдоль Тибра!

Мосты… Трава… Феллиньевские титры

Прикрыли трещины особняков…

Опять подвальчик. Что ж, скамейку вытри,

И выпьем-ка за выпитые литры,

За то, что вот пощажены судьбой…

Пей хоть за выкрутас колонны хитрый,

За пинии, за ангела с трубой,

За "Страшный суд" в Сикстинской… Но постой:

Кисть Микель-Анджело не зря жестока —

Ведь может быть и вправду чьё-то око

Следит за Римом, миром и тобой?..

Не веришь тут в существованье тьмы:

Тут лето разливается без срока…

А ведь когда-то в Петербурге мы

Молились, чтобы синее барокко

Преодолело ужасы зимы…

Но я люблю узоры на стекле.

Их витражист-мороз под утро ле…

И всё же далеко не всё он может —

Вот Рим зимы не примет никогда:

Уродлив стал бы Тибр под коркой льда,

Но как его представить без азалий?

Скорей — без цезарей! Да уж не им,

Фонтаны — шумом в зеркале — сказали,

Что Amor это — Roma, то есть Рим…

208.

НА ВИА СИСТИНА

Стихотворение должно звучать на фоне "Гоголевской сюиты" А..Шнитке

"…в этом доме он писал "Мёртвые души""

(из надписи на мемориальной доске)

Виа Систина. Кафе "Греко".

Андерсен, Гоголь и Норвид

Проживали в этом доме чуть в разное время.

Раза по три в день спускались:

Норвид вечно торчал у стойки,

Гоголь сладости уплетал (всегда за одним и тем же столиком),

А Ганс-Христиан не пил ничего, кроме фраскати…

Каждому из них — мемориальная доска.

(Так что новенького за полтораста лет?)

Облуплен фасад трёхэтажного дома,

Как тогда, когда к Андерсену,

прикрывшись вуалью,

проскальзывала какая-то дама…

(У Гоголя же, как известно, не было дам, да и нет).

А вот новых, шумных соседей — хоть пруд пруди:

вьетнамцы ли

Торгуют над площадью Испании тёмными очками,

филиппинцы ли

Бегают с огромными простынными узлами?

И в секунду сворачивают торговлишку

при виде полиции:

Зацапают, того и гляди!

Щупальцы мафий, мёртвые души, мёртвые души…

Только что написанный,

Чичиков вышел из двери. Уселся в ноздрёвскую бричку. А

Тройка мчится, как тройке положено.

Тройка скачет (где-то вдали от Рима).

(Какой же русский…) Или в бричке никого нет?

Но колесо её точно до Москвы доедет,

потому как везёт, если не Чичикова,

То — какое-нибудь другое кувшинное рыло…

(Мёртвые души, мёртвые души…)

И — ничего нового за полтораста лет…

Рим, май — Вогезы, июнь 2005 г.

209.

ОСТИЯ АНТИКА

Кирпичная кладка под солнцем рыжа.

Сорняк прорастает сквозь швы,

И, тонкие плоские плинфы лежат,

Запёкшись, как раны травы.

Трава бесконечна. Бездумна. Свежа…

Пчелиный пронзителен звон…

Торчит в стороне от коринфских колонн

Какая-то из безголовых юнон,

За ней деревенский забор,

Твердит всей своей деревянностью он

О том, что история — вздор:

Лопух пред юноной так зелен и свеж,

Стрижи суетятся над ней,

А в мраморных складках широких одежд —

Убежища мелких теней.

Так медленно тает смола на стволе.

У пиний зонты тяжелы.

Никчёмные шишки на белом столе —

Хранительницы тишины:

Тут кружки пивные давно не стучат,

Но вырос упрямый ячмень!

Под узкими арками из кирпича

Плутает зелёная тень.

Ступени театра, спускаясь с высот,

Спешат на неслышимый крик…

Комической маски распахнутый рот,

Трагической маски парик…

Они на столпах.

И ни слов нет, ни тел.

Остатки порталов торчат,

Но серого мрамора слой облетел

С облупленного кирпича…

За сценой вдали, наподобие ос,

Жужжат поезда… Поезда?

Нет — шёпот!

И мраморной маски вопрос:

Зачем ты забрался сюда?

Зачем?

Так давно всё тут стало другим,

И травы опять наступают на Рим:

Поход одуванчиков — неумолим,

Крапива свежа и темна…

И море

отходит, когда перед ним —

Зелёных вандалов волна!