За полвека

Там, где я жил, где умирал,

Любил… Да нет — квартировал!

Как шум проспектов, я стихал,

Как город, уходил в молчанье.

Дурацкие года, пока

Мы строим замки из песка,

Любовь мелькает и тоска,

Смешенье мыслей и агоний.

На швайку шило я менял,

Псов от волков не отличал,

И если плохо роль сыграл,

То значит — ничего не понял!

Есть в городе квартал такой,

Между казармой и рекой.

Там расцветали в час ночной,

Как цвет люцерны, груди Лолы…

Я никого не знал нежней.

В борделе меж цветных огней

Я столько раз ложился с ней

Под заиканья пианолы!

Её волос густой поток

Стекал чуть ни до самых ног…

Любой и каждый, впрочем, мог

Хоть в будни с ней, хоть в воскресенье.

Она всё занята была:

Солдата своего ждала,

Копила деньги и жила

Надеждою на возвращенье.

Полно в Саарбрюкене солдат,

А к ночи — штатские спешат:

Тебе ведь, Лола, каждый рад!

Накрась ресницы — рассветало,

Ещё по рюмке, и пора…

Так глупо кончилась игра:

Однажды, в пять часов утра —

Хмельной драгун… Удар кинжала…

Всё гуще небо и мрачней.

Вот пролетел косяк гусей

Над набережною моей

(Река — темней пивной бутылки…).

Глазами я их провожал,

Их горький крик меня пронзал,

И показалось — я узнал

В нём Райнера Марию Рильке…

ЖОРЖ БРАССЕНС

383.

ЗАВЕЩАНИЕ

Я словно ива загрущу,

Когда Господь, отмерив дни,

Мне скажет, хлопнув по плечу:

— Так есть ли Я? Пойди взгляни!

Тогда поминки справлю я

По всем на свете — пей до дна! -

Ещё стоит ли та сосна,

Что мне на гроб пойти должна?

Я б на кладбище в этот раз

Кружной дорогой зашагал,

Я просачкую смертный час,

Как раньше в школе сачковал.

Пускай меня ханжа любой

Последним психом назовёт,

Пускай ворчит — я в мир иной

Отправлюсь задницей вперёд!

Но до того, как флиртовать

В аду с фантомами блядей,

Ещё подружку бы обнять,

Ещё залезть под юбку ей,

Ещё раз ей "люблю" шепнуть,

Глаз не сводя с её лица,

И хризантему протянуть:

Что ж, это — роза мертвеца!

Пусть Бог внушит моей жене,

Что я всегда был верный друг.

Чтоб уронить слезу по мне,

Ей не понадобится лук…

И лучше б муж её второй

Был точно роста моего,

Чтобы пиджак потёртый мой

Налез, не лопнув, на него.

Моё вино, мою жену

И трубку я отдать готов,

Но пусть — иначе прокляну! -

Не трогает моих котов!

Хоть был я человек не злой,

Но чуть обидит одного —

Тотчас же грозный призрак мой

Придёт преследовать его!

Вот жёлтый лист упал во прах,

И завещанье надо спеть.

Пускай напишут на дверях:

"Закрыто. Перерыв на смерть."

Зато уж от больных зубов

Меня избавит смертный сон…

Заройте без надгробных слов

В могиле братской всех времён

384.

И МЕДНЫЕ TPYБЫ

Я сторонюсь всего, что шумно и публично,

Живу себе в тени, почти что буколично,

Я славе не хочу платить собой оброк,

На лавровых венках я дрыхну как сурок.

А мне твердят кругом — раз у тебя есть имя,

То ты в большом долгу перед людьми простыми,

Чтоб славу поддержать, мол, выстави на свет

Все потроха свои и каждый свой секрет.

О, трубы

Славы стоустой!

А проку

От вас не густо…

Могу ли я забыть простую осторожность,

Хотя реклама мне охотно даст возможность

Подробно рассказать о том срыванье роз,

При коем так важна экстравагантность поз.

Но если рассказать, какие Пенелопы

Когда и где и как мне подставляли попы,

О, сколько на земле прибавится блядей,

И сколько пуль схвачу я от своих друзей!

Эксгибиционизм претит моей природе,

Болезненно стыдлив я при честном народе:

Известную деталь не видит взор ничей,

Помимо баб моих или моих врачей.

Я вовсе не хочу бить в барабаны хером,

Чтоб выбить гонорар досужим хроникерам,

Мне вовсе ни к чему искать скандальных сцен,

Как флаг перед толпой вздымая старый член.

Одна из светских дам ждала меня нередко

В своем особняке на шёлковой кушетке,

И — что rpexa таить — принёс я от неё

В известных волосах известное зверьё.

Но кто мне право дал для шума и рекламы

Так посяrать на честь прекрасной этой дамы,

Чтоб в чей-то микрофон рассказывать о ней:

Сама маркиэа Эн мне напустила вшей!

На небе ложе мне почти уже готово —

Не зря отец Дюваль своё замолвил слово.

Друг другу мы грехи привыкли отпускать —

Ему к лицу "аминь", а мне — "ебёна мать"…

Но разве стану я писать во все газеты,

Что раз его застал я у моей Лизетты.

Под пение псалма — не вру, чтоб я оглох! -

В тонзуре у него она искала блох!

Но с кем же, чёрт возьми, я должен спать отныне,

Чтоб развязать уста бессовестной богине?

Гитару прочь с колен — и стану знаменит,

Любой кинозвездой гитару заменив!

Чтоб возбуждать толпу и журналистов тоже,

Которая из звёзд мне одолжить предложит

Свой популярный круп, а может быть, как знать

В придачу две горы, чтоб альпинистом стать?!

Трубили бы вовсю, наверно, трубы славы,

Когда бы я болтал налево и направо,

И бёдрами качал, как та мадмуазель,

И тут же удирал стыдливо, как газель…

Но непонятно мне, скажу вам между нами,

Зачем играть в любовь, переменясь ролями?

Тем более — сей грех немного славы даст:

Давно уж не в цене банальный педераст.

Есть тысяча один рецепт и кроме этих

Для тех, кто хочет фи-гурировать в газете,

Я ж для людей пою, а если не хотят —

Все песни я готов заткнуть в гитару взад!

Мне вовсе ни к чему блестящая обуза,

Я песенки пою, почёсывая пузо,

И славе не хочу платить собой оброк:

На лавровых венках я дрыхну, как сурок.

0, трубы

Славы стоустой!

А nроку