— Я подумаю об этом, священный, — вежливо пообещал я.
— Здесь не о чем думать, господин Кеннер, — настаивал жрец.
— И всё-таки я подумаю, — отрезал я. — Время решать ещё не пришло.
В этот момент в жреце что-то неуловимо изменилось. Он резко поднял глаза и уставился на меня в упор. Глаза тоже были другими, и я чисто физически ощутил давление его воли.
— Ты чужой, — констатировал он каким-то изменившимся голосом.
— Хорс? — внезапно осенило меня.
— Зачем ты пришёл, чужой?
— Ты ошибаешься, Хорс, — сказал я, надеясь, что мой голос звучит достаточно твёрдо. — Я не чужой, и я не враг тебе.
— Ты не дорос до того, чтобы быть мне врагом, — презрительно ответил он мне. — И никогда не дорастёшь. Ты здесь чужой и Сила твоя здесь чужая. Зачем ты ей? Отвечай!
— Я не понимаю, о чём ты говоришь, Хорс.
— Ты можешь стать здесь своим. Решай. Сейчас.
— Я ничего не стану решать сейчас.
В глазах его разгорелся гнев, и я почувствовал, как давление его воли усиливается.
— Покорись! — прорычал он.
Давление всё увеличивалось, и я понял, что не смогу долго его выдерживать. Нахлынула паника, но я немедленно задавил её волевым усилием. Вместо этого я в отчаянии попытался обратиться к Силе, вспомнив то чувство единения, которое я ощущал рядом со своим источником в поместье. Совершенно неожиданно для меня Сила действительно пришла, беззвучно всколыхнув реальность. Давление резко пропало, а жрец откинулся на спинку дивана. Глаза у него слегка разъезжались.
— Похоже, мы с Хорсом не нашли общего языка, священный, — сказал я, пытаясь говорить небрежным тоном.
Жрец промычал что-то невразумительное, а затем с трудом поднялся на ноги, и пошатываясь, вышел из кабинета не попрощавшись.
— Опять меня все бросили, — меланхолично сказал я, приступая к десерту.
С десертом у меня, однако, ничего не вышло — руки слишком сильно дрожали, и мне пришлось отложить вилку. Я откинулся на спинку дивана и попытался проанализировать то, что узнал. А узнал я не так уж мало — Хорс прямо сказал, что меня призвала Сила для каких-то своих целей. И ещё то, что боги не воспринимают меня как врага, и это, кстати, не может не радовать. А ещё я окончательно решил, что с богами мне не по пути. Пожалуй, стоит попроситься на приём к Драгане Ивлич и подать официальную жалобу — это немного убавит пыл жрецов и заставит их держаться от меня подальше.
Я решил не доезжать до главного крыльца и оставил машину с водителем на стоянке для пациентов. Меня бы, конечно, пропустили и на машине, но я не хотел устраивать парадный визит, да и вообще не хотел выделяться. И сейчас я шёл до маминой клиники пешком, как обычный посетитель. Ночью был сильный снегопад и весь город был засыпан снегом, но здесь дорожки уже были полностью расчищены, и дворник специальным веником на длинной палке стряхивал снег с приветливых лекарок и радостных пациенток. Для меня мраморные статуи среди русских сугробов выглядели не вполне естественно — они у меня всегда ассоциировались больше с жаркой Грецией, чем с нашими заснеженными болотами.
В клинике меня уже ждали:
— Господин, сиятельная Милослава распорядилась немедленно провести вас к ней, — вскочила одна из девушек-секретарш в вестибюле.
— Ведите, — согласился я.
Когда я был здесь в последний раз прошлой весной, везде пахло свежей краской, и местами ещё можно было наткнуться на рабочих, лихорадочно исправляющих недоделки. Так что сейчас я впервые видел клинику в её законченной форме. Надо сказать, обстановка производила впечатление. Пациент с первого взгляда осознавал размер будущего счёта. Бедные в эту часть клиники, конечно, не попадали, но думаю, финальный счёт впечатлял и богатых.
— Кени? — подняла голову мама, когда я заглянул в её кабинет, жестом остановив секретаршу. — Заходи, я тебя жду.
— И зачем ты меня сюда позвала? — её настоятельная просьба приехать действительно была для меня неожиданной.
— Надо провести небольшое обследование. Сегодня обследую тебя, а завтра позову Лену. Дело в том, что у вас сейчас из-за вашей боевой практики практически непрерывно работает регенерация.
— И что — это ненормально?
— Конечно, ненормально, — ответила мама, посмотрев на меня с ироничным удивлением. — У человека, если ты забыл, регенерации нет. Полный курс Тоффеля слишком редко применялся, и данных по нему меньше, чем хотелось бы. Неожиданностей я не жду, но всё равно надо убедиться, что всё работает правильно, и никаких побочных эффектов нет. Пойдём в лабораторию.
Обследование затянулось часа на два и потребовало от меня немалого терпения.
— Ну что, я ещё не превращаюсь в лягушку? — спросил я, наконец застёгиваясь после того, как меня сунули в десяток каких-то аппаратов.
— В лягушку? Нет конечно, они же холоднокровные, — рассеянно отозвалась мама, изучая данные анализов. — Вот насчёт оборотничества непонятно пока, повышенная регенерация может к этому привести. Как ты себя чувствуешь в полнолуние?
— Что? — я вытаращился на неё в изумлении.
— Шутка, — мило улыбнулась мама. — Не всё же одному тебе шутить.
— От таких шуток можно и впрямь в лягушку обернуться, — сказал я с облегчением.