За последним порогом. Книги 1-3 [Компиляция]

Уже зайдя, я вспомнил, что в католических храмах свечки не ставят, точнее, свечи у них ставят молящиеся, и от язычника это будет выглядеть неуместно. Поэтому я ограничился тем, что коротко поклонился кресту.

Церковь действительно была старой. Маленькая, темноватая, с узкими, похожими на бойницы окнами и двумя рядами простых скамей, до блеска отполированных поколениями прихожан. Во всём чувствовалась старина. Не знаю, существовала ли эта церковь во времена Рима, но в каждой мелочи здесь чувствовался дух столетий. А ещё здесь чувствовалось что-то ещё, что я не сразу сумел распознать. Присутствие… то странное и тревожное ощущение, которое я до этого испытал лишь однажды, когда встретился с Хорсом. Успела промелькнуть мысль, что я напрасно сюда пришёл, а затем ощущение присутствия начало стремительно нарастать.

На меня волной накатил страх. Я слишком поздно вспомнил, что настоящий Христос не имел ничего общего с булгаковским Иешуа Га-Ноцри, мирным странствующим проповедником. Ему, конечно, было далеко до бога-отца, который мог без всяких рефлексий уничтожить целый город только за то, что там стала излишне популярной идея толерантности[87], но всё же и у него характер был не сахарный. Можно вспомнить, к примеру, как он устроил погром, опрокинув столы с деньгами и разогнав пинками торговцев, продававших жертвенных животных. Торговцы продавали их от храма, и по большому счёту, ничем не отличались от тех, кто в наше время продаёт в церквях свечи, но чем-то они Христу не приглянулись, и дело для них кончилось плохо.

Ощущение присутствия стало почти физически непереносимым, голова закружилась, сознание на миг померкло, и внезапно я очутился непонятно где. Я стоял — или висел? — в слегка мерцающем жемчужном тумане. Напротив меня стоял (висел?) странно одетый человек — в сандалиях, простых штанах из некрашеного полотна, и в такой же рубахе, длиной почти до колен, подпоясанной простым шнурком. Он внимательно посмотрел на меня, а затем мигнул, как изображение в телевизоре, и оказался одетым в обычный клубный пиджак и что-то вроде джинсов.

Я не мог понять кто это — сам бог или кто-то из его слуг, так что я просто поклонился и молча ждал, что будет дальше. Отсутствие крыльев и прочего антуража ничего не значило — полагаю, такие вещи изначально рассчитывались на публику, а раз здесь публики не было, то не было и необходимости в крыльях и пылающих мечах. Но я бы предпочёл, чтобы это был сам бог — с человеком, пусть и поднявшимся до божественности, ещё можно найти общий язык, а договориться с духом гораздо сложнее. Нелегко договариваться с тем, кто изначально воспринимает тебя всего лишь ресурсом, примерно, как человек воспринимает корову.

Тот молча разглядывал меня.

— Любопытно, — наконец сказал он. — Очень ясный отпечаток отколовшегося мира. Интересный появился почитатель у господа нашего.

Значит, всё-таки слуга.

— Со всем уважением, я не почитатель Христа, — отказался я.

— Ты крещёный, — указал он.

— Крещёный не я, а тот, что был там, — ответил я. — Я же родился здесь, и к Христу не имею никакого отношения. Со всем возможным уважением.

— Но тем не менее связь есть, и я её вижу.

— Если какая-то связь и осталась, то я отказываюсь от неё, — заявил я.

— Для разрыва связи недостаточно, чтобы человек отверг господа, — ответил он, задумчиво меня разглядывая. — Это должно быть взаимным, но господь не отвергает и последнего грешника. Впрочем, связь и в самом деле слаба. Оставим пока этот вопрос. Скажи, зачем в таком случае ты пришёл сюда?

— Я пришёл, чтобы попросить Христа позаботиться о родных того, кто умер там.

— Ты же знаешь, что это невозможно, — с удивлением взглянул он на меня. — Не знаешь? Ты даже этого не знаешь? А ты хотя бы знаешь, что сущность, которой ты по глупости своей решил служить, чужая для этого мира? И что для того она тоже чужая?

— То есть получается, что именно пришествие Силы послужило причиной расхождения миров? — осенила меня мысль.

Мой собеседник усмехнулся, ничего не ответив.

— Скажи мне, отвергающий господа, — вместо этого спросил он, — как можно назвать человека, который отбросил всё родное для него и решил служить чужаку, вторженцу?

— Наверное, так же, как можно было назвать иудеев, мирившихся с властью Рима, — ответил я осторожно. — И много ли осталось бы людей в Иудее, реши кто-то вдруг казнить их, как предателей?

— И те, и другие были людьми.

— Так ведь и Христос не человек, даже если им когда-то и был, — указал я.

— Наглости тебе не занимать, — нахмурился собеседник.

— Со всем возможным уважением, — заверил я.

— Иди, человек, — он сделал неуловимый жест, меня закружило, и сознание опять померкло.

Пришёл в себя я снова в церкви. Голова у меня сильно кружилась, и я ухватился за Ленку, чтобы не упасть.

— Кени, что с тобой? — удивлённо спросила она.

— Пойдём отсюда и побыстрее, — потребовал я.

Она посмотрела на меня с недоумением, но спорить не стала. Дальнейшая прогулка оказалась скомканной; видя моё настроение, Ленка решительно развернулась в сторону дома. Только дома она спросила:

— Так что с тобой случилось в той церкви?