За право летать

В левом боку заболело мгновенно и отчаянно – будто ткнули кортиком. Стоило усилий не согнуться.

Адмирал, большой, как белый медведь, размашисто шагал ему навстречу, держа в каждой руке по мальчишке-пилоту.

– В предполетную, Данте Автандилович, – пробасил он. – Тряхнем стариной.

– Простите, Игорь Викентьевич?

– Летим на разведку. Мы с вами. Вот вам пилот. – Он подтолкнул к Геловани одного. – Ребятишки не разглядели, что там и как. Визиблы снимать я запретил, а в них оказалось ни черта не видно. Полетели, посмотрим глазами. После Смолянина… теперь во все можно поверить…

– Так все же – что там? – И, не дождавшись ответа от адмирала, посмотрел на пилота. Фамилию его он помнил – Джункаев, – а вот имя забыл. Имя было какое-то простое и вместе с тем замысловатое. – Что там такое вы нашли?

– Может, померещилось, – сказал пилот. – Мы уже уходили, когда вдруг это заметили. А строй оставлять командир запретил.

– Так что именно? Не томи душу.

– Простите, господин каперанг! Я только хотел сказать… я не уверен, что мы это видели, потому что от взрыва сначала почти ослепли, а потом ещё добивали крейсер… В общем, могло и показаться. Но вроде как… как маленькая планета. Видно было примерно так же, как Луну видишь, когда на неё специально не смотришь. А специально посмотреть не получилось, потому что мы уже уходили…

– Маленькая планета?

– Так точно, господин каперанг. На высоте около двух тысяч. Мы были ниже поясов, так что это не глюк… наверное.

Геловани наконец вспомнил, как зовут мальчика. Исса. Но не сын плотника и не сын крестьянина, а сын офицера…

Не поэт и не пророк, а художник. Это его рисунки висят в общежитии пилотов.

– Хорошо, мичман, – сказал Геловани. – Сейчас подлетим и посмотрим.

– И захватите фотоаппараты, Данте Автандилович, – полуобернувшись, сказал адмирал.

Можно было не напоминать: Геловани никогда не поднимался в небо без фотоаппаратов или кинокамер. И – без приличного бинокля. Все это хранилось в его шкафчике.

Забравшись в свой старый, ставший несколько тесноватым комбинезон, вдохнув травяной запах антисептика, которым пропитывали скользкую сетчатую подкладку, Геловани ощутил легкий вибрирующий ток в нервах: уж очень хотелось в небо. Адмирал забирался в комбинезон кряхтя – и с помощью Швецова.

– Задницу отрастил, – пожаловался он Геловани, когда они уже шли к выходу на летное поле. – Перед ребятишками неудобно. Что делать, не знаю. Как меня Марья терпит, не понимаю…

Марьей звали молодую жену адмирала, модельных форм красавицу, на полголовы его выше. Причем, что было Геловани приятно, нравов она была строгих и честь мужа блюла неукоснительно.

– Она же вас не за задницу полюбила, Игорь Викентьевич, – пожал плечами Геловани. – Стало быть…

Они вышли на поле. Вдоль полосы ровно, без порывов и завихрений, летел холодный сыроватый воздух, натянутый с моря. Огромная, черная с подошвы туча как бы стекала от космодрома в сторону города, и даже высокие окраинные дома, обычно хорошо видимые, сейчас скрывала лилово-серая завеса дождя. Вот костерят-то нас сейчас питерцы, подумал Геловани, то разгуляй им устроили, то потоп…

– А почему антигравы не выключили? – повернулся адмирал к Швецову. – Или отбоя не слышали?

– Не знаю, Игорь Викентьевич. Сейчас позвоню… – Адъютант дернулся обратно, но адмирал остановил его:

– Потом, Егор. Разберемся, когда вернусь. Оно и правильно, что не выключили. Пока пусть побудет так… – И обернулся к Геловани. – Обоюдность должна быть? Мы их не видим, так уж и они нас пускай не видят…

Подкатил микроавтобус. Вдали, у главного стартового стола, уже стоял один «Портос»; второй тянули трейлером. Адмирал по примете пнул покрышку колеса и полез внутрь тесного салона.

Ей сказали: ладно, поспи пока, – и Юлька с готовностью свернулась на пластиковом матрасе, с головой укрывшись синим гардемаринским одеялом. Кто-то, пока они ползали по штольням, перемешивая старую грязь, натаскал в бункер спальных принадлежностей, кой-какой еды – в основном концентратов, – воды в бутылях, даже биотуалет поставил – за пластиковой занавеской. В общем, позаботился…

Происходящее не желало укладываться в голове.

С презрением к себе она отметила, что думает о Саньке мало, редко и без волнения. Она не разлюбила его… но Саньку заслонило все остальное. И как теперь быть? Все вернется? Она не знала… раньше такого с нею не было… Но все это были мысли и чувства необязательные, какого-то третьего плана. А на первом держалось: предатели… предатели… все – предатели!

Барс предает своих.

Марцалы предают нас…

Она уже научилась произносить эту фразу. Сначала – с ужасом, потом – просто, как данность.

Но тогда получается, что Барс – наш. Он подменил детонаторы, чтобы даже при каком-то несчастном случае у них ничего не получилось… кто же мог предполагать…

Она уже делила: он и они. Вернее, он и ещё несколько с ним – и все остальные они. Друзья и враги.

Враги ещё худшие, чем имперцы, потому что только что притворялись лучшими друзьями…