За правое дело

Они были далеко, и он не мог различить ни их окраски, ни знаков, изображенных на них,— видимо, пыль густо лежала на броне, да и пыль, поднятая гусеницами при движении, набегала, подхваченная ветром, и закрывала машины.

Он видел, как Генералов то бегом, то скорым шагом приближался к оврагу… Конечно, то шли из Камышина наши танковые резервы! Ведь утром командир бригады, приехав из штаба фронта, рассказывал при Саркисьяне, что немцы стали на Дону и, видимо, не скоро соберутся с силой форсировать широкую водную преграду… И все же он испытывал недоверие к выходившим к оврагу машинам.

Им владело то постоянное недоверчивое, напряженное чувство человека переднего края, в чью кровь уже вошло всегда и всюду прислушиваться к шорохам ночных шагов и едва различимому шуму моторов, с живой любознательностью всматриваться в пылящий по проселку грузовик, пытливо разглядывать контуры одиночного самолета, низко летящего над железной дорогой, вдруг остановившись, затаив дыхание, смотреть на идущих полем людей.

Со стороны деревушки Лотошинские Сады, куда накануне Саркисьян ходил есть виноград, поднималась пыль, а из садика у берега речушки Мокрая Мечетка, где располагались истребительный батальон и отряды заводского народного ополчения, послышались частые, но неясные винтовочные выстрелы и несколько коротких пулеметных очередей. Видимо, заводские ополченцы открыли огонь. По ком это стреляли они?

Внезапно Саркисьян увидел среди кустарника и бурьяна на той стороне оврага сверкающий, прерывистый огонь пулемета, до уха его дошла пунктирная скрежещущая очередь, и этот огонь и звуки сразу связались с Генераловым: тот замахал руками, исчез в овраге и через минуту, уже пригнувшись, бросаясь то вправо, то влево, припадая на миг и вновь вскакивая, бежал по тропинке. Он остановился на секунду и раскатистым голосом закричал:

— Противник!

Его слова уж не были нужны, весь вид его, каждое движение говорило о том, что к Тракторному заводу подходили немецкие танки.

И тотчас Саркисьян, стоя на своей замшелой крыше, маленький и величественный, приветствуя свою суровую судьбу, хриплым, ликующим голосом заорал команду, не предусмотренную никаким уставом:

— Дивизион, по фашистским бл… огонь!

На этом окончилась короткая тыловая жизнь выведенного на отдых дивизиона: он снова начал войну.

Пулеметный и винтовочный огонь ополченцев и внезапный залп тяжелых минометов остановили движение немцев, искавших перехода через овраг. Этим была проложена ^{237} первая линия советской обороны на приволжском северном участке Сталинградского фронта…

_{* * *}

Крымов писал брату письмо, задумываясь время от времени и переносясь мыслями на Урал, где он никогда не был. В его воображении рисовались картины, составленные из всего того, что он читал и слышал об Урале. В этих картинах наличествовали гранитные горные склоны, поросшие начинавшей желтеть березкой, тихие озера, окруженные вековыми соснами, залитые светом цехи машиностроительных гигантов, асфальтированные улицы Свердловска, пещеры, где среди темных масс породы поблескивали всеми цветами радуги самоцветы. Домик, в котором жил брат, представлялся ему расположенным в таком месте, где одновременно были и озера, и горные пещеры, и асфальтированные улицы, и огромные заводские цехи.

Крымову представлялось, что место, где живет брат, необычайно хорошее, тихое, спокойное.

— Товарищ комиссар, противник! — крикнул вбежавший в комнату политрук. И сразу комнатка комиссара, которую ординарец старался обставить поуютней, и мысли об уральских лесах и озерах исчезли, испарились, как испаряется легкая капля, упавшая на раскаленный чугун!

Возвращение к войне было просто и естественно, как естественно утреннее пробуждение.

Через несколько минут Крымов был уже на пустыре, где завязался бой с немецкими танками.

Резким голосом он крикнул Саркисьяну:

— Доложите, что происходит!

Саркисьян, разгоряченный удачной стрельбой по немецким танкам, налитый красно-синим румянцем, ответил:

— Товарищ комиссар, веду огонь по прорвавшейся танковой группе противника. Подбил две тяжелые машины!

Он подумал, что неплохо было получить справку от адъютанта бригады о том, что танки подбиты его дивизионом. Ведь на Дону был случай, когда за подбитую Саркисьяном самоходку благодарность получил сосед — командир артбатареи…

Но, поглядев на лицо Крымова, он забыл сразу про свои житейские мысли,— никогда, даже в самые трудные боевые времена, не видел он такого лица у комиссара.

Немцы вышли на берег Волги, на окраину Сталинграда, да не на окраину, они вторглись в сердце города,— заводы были сердцем Сталинграда! Над Волгой во всю ширь неба выли моторы немецких самолетов, их унылое и грозное гудение заполняло пространство, и ужасная связь возникла между ними и скрежещущими на земле танками. Эта связь врагов в воздухе с врагами на земле ширилась, множилась, крепла. Не было задач важней, чем эта: остановить немцев, порвать их связь!

В эти минуты Крымова охватило состояние высшего напряжения всех душевных сил ‹…› ^{238}.