За правое дело

Но вот загремела цепь, стволовой, тоже донбассовский эвакуированный, подмигнул Новикову и дал сигнал машинисту к спуску.

— Ох, мамынька, парашют давайте! — дурашливым голосом закричал Латков и обнял за плечи, точно ища защиты, лебедчицу Наташу Попову.

— Не дури, Колька,— сердито закричала она, ругнулась, откинула его руку.

Но Латков не только дурил — все же он побаивался в душе, а вдруг именно на этот раз и оборвется канат, как-никак хоть и не на фронте, а лететь по стволу сто восемьдесят метров.

От быстроты спуска чуть-чуть кружилась голова, хотелось заглотнуть какой-то всегда появляющийся в эти минуты комок в горле, да и в ушах хотелось ковырнуть — закладывало их. А клеть погромыхивала, и, сливаясь в серую слюдяную ленту, стремительно мчалась мимо глаз каменная обшивка ствола, все усиливался капеж, и тяжелые теплые брызги падали на лицо и одежду.

Вот клеть замедлила ход, стала приближаться к первому горизонту, где шла добыча угля, и слюдянистая обшивка ствола стала превращаться в четкую мозаику, состоящую из обтесанных камней разной формы, разного цвета.

На первом горизонте сошли, кивнув Новикову, забойщик и машинист электровоза, две девушки-лебедчицы, крепильщик, машинист врубовой машины, живший по соседству с Новиковым.

Стволовой дал сигнал к дальнейшему спуску — и клеть пошла на нижний горизонт, где проходчики прорубали путь к четырехметровому пласту коксующегося угля.

По проходке этой части ствола в течение трех зимних месяцев работал Новиков, и теперь, когда клеть шла до нижнего горизонта, он оглядывал новую обшивку — нет, что ни говори, поработали здесь люди на совесть.

Ему казалось, что здесь и клеть идет мягче, интеллигентнее, и что капеж какой-то приятный, вроде теплого, цыганского дождя, когда и радуга, и солнце светит, и на подземном рудничном дворе воздух суше, чище, чем на первом горизонте.

Но уж действительно поработал он здесь, попотел! Зимой что тут делалось: работал на входящей струе, мокрый как мышь, а по разгоряченной, потной спине бил ледяной дождь и холодная входящая струя по телу резала… До сих пор тяжело вспомнить — душный, грязный туман стоял все время в проходке, пар, едкий дым от отпаленных шпуров… Подымаешься на поверхность мокрый, разомлевший, лицо, спина в поту, бежишь от надшахтного здания к бане, а метель воет, пока добежишь до ламповой, инструмент так остынет, что пальцы к нему липнут, жжет металл, словно его в горне раскалили.

И вдруг вспомнилась ему работа по проходке серного рудника: вот уж где мечтал о морозах. Ох и Каракумы… Люди лежат на глиняном полу, в домах двери и окна закрыты, завернется человек в мокрую простыню, пьет горячий кок-чай, и все равно нет спасенья, задыхается. А в это время работать под землей — жара, пыльно, вентиляция пшиковая, а тут еще подорвут породу, напустят дыму — и совсем дышать нечем! Подымешься после смены — из одной печки в другую: кругом темные скалы, вдали песок белеет, и кажется, что вся земля в тифу. Но ночью посмотришь вокруг: небо черное, антрацитовое, а звезды большие, крупные, как весенние цветы сон, белые, голубые… Вот, кажется, ударишь кайлом по антрациту — и упадет цветок с неба. Нет, все же интересно там.

А бригада уж идет по квершлагу. Девяткин постукивает по стойкам крепления, поблескивают тоненькие рельсы…

Латков с веселым, но не добрым сокрушением говорит:

— Ох и порода здесь, кремень, набрал наш товарищ Новиков обязательств, а до угля ой далеко!

Котов сиплым басом поддерживает:

— Я днем слышал, маркшейдер говорил, хорошо б к декабрю, особенно при таком питании. Обещать, конечно, все можно!

— Ясно, почему не обещать. У нас на заводе до войны поляк работал, у него поговорка была: «Обецянка-цацанка, дурному радость»,— подтверждает Девяткин.

— Откуда поляк? — спрашивает Брагинская.

— Думаешь, землячок?

— Нет, просто это у моего дяди такая поговорка была.

— А у моего дяди…— мечтательно произносит Латков, и, когда договаривает до конца, Брагинская вздыхает:

— О господи.

Девяткин смеется.

— Глупый ты все-таки, Латков,— говорит Иван Павлович.

Пока они идут по коренному штреку, он видит все происшедшее за дневную смену… Вот тут бы надо подкрепить кровлю, верхняк подломился, в таких местах случается — купола выпадают… на разминовке перекос получился, а здесь боковое давление большое — ножка у рамы сломалась… ну конечно, обещал начальник подвести в соседний квершлаг сжатый воздух, а труб не нарастили за дневную смену, где вчера остановились, там и стоят, да и не привезли труб с поверхности, правда, и на складе их не было, но обещали со станции привезти, может быть, грузовика не дали? Так. Зато кабель протянули, да что в нем толку, когда до сих пор не включили добавочную мощность, а энергии едва хватает для механизированных работ на первом горизонте — врубовки одни сколько энергии забирают…

Они сворачивают в квершлаг, и Девяткин говорит:

— Вот тут уж мы работали.