За правое дело

После обеда Даренский, как это часто с ним бывало, почувствовал признаки начинающегося приступа желудочных болей и отправился на квартиру. Он лег и попросил хозяйку согреть на керосинке воды и дать ему горячую бутылку. Приступ оказался слабым, но все же уснуть он не мог. К нему постучался адъютант его приятеля Филимонова, заместителя начальника штаба артиллерии, и предложил зайти к полковнику.

— Передайте Ивану Корнеевичу,— сказал Даренский,— что у меня приступ, не смогу прийти. И напомните ему, пожалуйста, о машине на завтра.

Адъютант ушел, а Даренский лежал с закрытыми глазами, прислушивался к разговору женщин под окном. Женщины осуждали некую Филипповну, пустившую ядовитую сплетню, будто Матвеевна поссорилась со своей соседкой Нюрой «через старшего лейтенанта».

Подполковник морщился от боли и скуки. Чтобы развлечься, он представлял себе фантастическую картину, как войдут к нему начальник штаба и командующий, сядут возле постели и станут трогательно и заботливо расспрашивать.

«Ну как, Даренский, дорогой, что ж это ты,— скажет начальник штаба,— даже побледнел как-то».

«Надо врача, обязательно врача,— пробасит командующий, оглядит комнату и покачает головой: — Переходи ко мне, подполковник, я велю вещи перенести, чего тебе здесь валяться, у меня веселей будет».

«Что вы, это все пустое, мне бы только завтра утром выехать».

[Его ведут под руки командующий и начальник штаба, сзади адъютанты несут его чемодан и вещевой мешок. А навстречу им попадаются люди, когда-то вредившие и досадившие Даренскому. Вот подлый человек, написавший на него донос. Вот Скурихин, который раскопал, что отец Даренского, инженер, автор учебника по сопротивлению материалов, имел звание действительного статского советника, и подложивший ему этим открытием, о котором сам Даренский забыл, немалую свинью. Вот старший инспектор жилищного отдела Моссовета, лысый еврей, отказавший ему в квартире и сказавший: «Ну, дорогой товарищ, у нас и не такие люди по два года очереди ждут».

А вот сегодняшний румяный техник-интендант из продотдела армии, отказавший ему в обеде в столовой начальников отделов и давший ему талоны в общую столовую. Все они смотрят на сияющую орденами грудь командующего, который тревожно спрашивает, не тяжело ли Даренскому, удобно ли поддерживают его под руки генералы. Да, черт подери обидчиков, на лицах у них жалкие улыбочки. А балерина Уланова спрашивает: «Кто этот подполковник, он, видно, тяжело ранен, каким бледным кажется его смуглое лицо».]

Однако время шло, а генералы в комнате Даренского не появлялись. Зашла хозяйка и, оглянувшись, спит ли постоялец, стала перебирать глаженое белье, сложенное на столике швейной машинки.

Начало темнеть, настроение у подполковника совершенно испортилось. Он попросил хозяйку зажечь свет, и та сказала:

— Сейчас, сейчас зажгу, вот только маскировку раньше сделать надо, а то ведь налетит, антихрист.

Она завесила окна платками, одеялами, старыми кофтами так старательно, словно «юнкерсы» и «хейнкели», подобно клопам и мухам, могли пролезть в щели стареньких, рассохшихся рам.

— Давайте, давайте, мамаша, поскорей — мне работать надо.

Она пробормотала, что керосину не напасешь: и воду греть, и свет жечь.

Даренский сердился и обижался на хозяйку. Она, видимо, жила неплохо, имела кое-какие запасы, но была необычайно скупа — потребовала с Даренского за квартиру, а за молоко спросила такие деньги, что даже в Москве было оно дешевле.

И к тому же весь вчерашний день приставала, чтобы он дал ей грузовую машину съездить за семьдесят километров в деревню Климовку — привезти муку и дрова, запасенные осенью прошлого года. Откуда у него машина?

Он стал просматривать записи, сделанные им в начале войны.

[«Один вольнонаемный доказывал мне, что отступление Кутузова не стратегическое, а было вынужденным драпом. Может быть, потом и наше отступление обрядят в стратегические белые одежды. Все вдруг поумнели… Только и слышишь разговоры по стратегическим вопросам. Достается романистам, стихотворцам всяким, кинорежиссерам и кое-кому повыше… Один майор вчера в оперотделе потрясал в воздухе книжкой и спрашивал: „Вот так и воюем, как этот писатель предсказал: полный разгром немцев за первые десять часов…“ Читал про Гастелло — вот русская душа!.. Но раз мы выдержали такой удар, нам уж ничего не страшно… Франция — та замертво упала и только ножками дрыгнула. А ведь Франция отмобилизовала армию, заняла оборону, наступать собралась… Значит, слава нам. Нокаут не удался, по всему видно, русский выстоит…»