За правое дело

Через несколько минут Пантушка сидел за столом, жадно ел холодный овсяный кисель с молоком.

— Где же рыба? — спросила мать насмешливо.

Пантушка сделал вид, что не замечает насмешки, и ответил серьезным тоном:

— С Яшкой разве наловишь! Бредешком приходится как ловить? И ноги осокой изрежешь и… — Пантушка запнулся, не зная, что бы еще такое сказать в свое оправдание. — И пиявок полны штаны наберешь. А Яшка их боится.

Его так и подмывало сказать, что у него было дело поважнее рыбной ловли. Но в то время, как на языке уже вертелись готовые слова, мозг жгла неотвязная мысль о военной тайне, связавшей его по рукам и ногам.

— А Гаврилу видел? — спросила мать как бы между прочим.

— Какого Гаврилу?

— С которым Авдотья встречалась.

Пантушка чуть не вскрикнул от удивления, но вовремя вспомнил наставления милиционера и закашлялся, будто поперхнулся.

— Авдотью ты видел в лесу? — допытывалась Фекла.

— Авдотью?.. В лесу?.. Нет, не видел.

— Вот и пойми, кто из вас правду говорит, а кто врет. Яшка рассказывал, будто вы Авдотью видели с мужем, с Гаврилой.

Пантушка уткнулся в миску с киселем, придумывая, как бы перевести разговор на другое.

— Грибы, мам, пошли… сыроежки. Вот бы со сметаной нажарить.

— Плохо ли…

— Тятянька где? Не отсеялся еще?

— Сегодня кончает.

— Я пойду к нему.

— Сходи. Еду отнесешь, а то я Марьку гоняю, а она хилая, устает. Поле-то дальное, за Ольховым логом.

До Ольхового лога было километра два. Пантушка шел полевой стежкой, поросшей молодой травой, подорожником и куриной слепотой. Вокруг простирались поля, ровные, заборонованные, с робко пробивающимися всходами яровых.

Над полем порхали жаворонки, и веселое пение их лилось нежным звоном. Перевороченная лемехами и заборонованная земля дышала теплым сытым запахом.

Ольховый луг с ручьем и кое-где растущей ольхой цвел желтой купальницей, голубыми незабудками, белой ромашкой.

Пантушка легко перепрыгнул через ручей, выбежал по влажной дороге из лога и увидел мужиков. На узких полосках они кончали сев. Лошади тянули плуги и бороны, ржали, маня к себе жеребят, вихрем носившихся по полю.

Отца Пантушка увидел еще издалека. Лошадь, низко нагнув голову и кланяясь, тащила плуг. Трофим держался за рукоятки плуга, его мотало из стороны в сторону, будто ноги у него заплетались. Пантушка знал, что пахота — очень тяжелая работа. Лемех подрезает толстый пласт земли, а пахарь держит плуг с пластом на весу, не давая лемеху уходить в землю слишком глубоко или выскакивать на поверхность; чтобы хорошо вспахать поле, требуются сила и сноровка.

Когда Пантушка подошел к полосе, отец допахивал последний загон.

— Ну-ну-ну, родимая! — покрикивал он на лошадь. — Давай, давай!..

Увидев сына, Трофим остановил лошадь, радостно улыбнулся.

— Ну-ка, иди сюда!

Пантушка и без приглашения подходил к отцу, тоже радуясь встрече.

Отец положил руку ему на голову, быстро погладил.

— Задал ты нам заботы, — сказал он. — Хотели уж в розыск пускаться. Разве можно так! Ушел на один день, а пропадал три.

— Я не пропадал, — попробовал оправдываться Пантушка, виновато опустив глаза. — Дело было.

— Ну, ладно. Я сейчас допашу загон.

Проложив последние борозды, отец сказал:

— Ну-ка, распряги!

Пантушка подскочил к лошади, отвязал постромки, распустил супонь.

— Хомут сними, сиделку, — подсказывал отец. — Пускай отдохнет.

Пантушка освободил лошадь от сбруи, оставил только недоуздок.

— Пусти на дорогу, траву пощиплет.

Лошадь, почувствовав себя свободной, сделала два-три шага и легла.

Отец уселся у телеги, стал обедать. Холщовая рубаха на спине его темнела от пота.

Чувство стыда вдруг охватило Пантушку: отец мается на тяжелой работе, а он не помогает ему:

— Тятенька! Ты бы научил меня пахать.

Отставив бутылку с недопитым молоком, Трофим задумчиво посмотрел на сына и серьезно ответил:

— Мал ты еще. Раньше шестнадцати лет пахать нельзя: грыжу наживешь, надорвешься. Боронить попробуй.

После еды Трофим опрокинул плуг и велел Пантушке очистить его от земли, а сам насыпал в лукошко овса, стал разбрасывать семена по вспаханной полосе. Засеяв загон, он запряг лошадь в борону и показал Пантушке, как надо боронить.

— Я буду сеять, ты боронить, вот у нас дело-то и пойдет быстрее.

С необыкновенным старанием работал Пантушка. Зубья бороны разбивали пласт земли в мелкие комья и одновременно закрывали, «хоронили» зерна.

Лошадь шла ровным шагом, борона тащилась по пашне, оставляя исцарапанную зубьями полосу. Босые ноги Пантушки увязали в прохладной разрыхленной земле, в ноздри бил запах перепревшего прошлогоднего жнивья и полыни, лошадиного пота и дождевой тучи, зависшей над полем.

Дождь не пролился, но свежий воздух потоком хлынул от тучи, проник Пантушке под рубаху, обдал ознобом тело, растормошил волосы.

Отец высеял очередное лукошко, посмотрел на бороньбу, сказал:

— Вон он, хлебушко-то, как достается!