За правое дело

– Знаете, о чем я вдруг подумала? Прошли, должно быть, времена великой романтической любви. Такой любви, как у Тристана и Изольды. Вы читали? Вот он бросил для нее все: и дружбу великого короля, и собственное королевство, и ушел в лес, спал на ветвях и был счастлив. И она, королева, бросив королевство, была счастлива в лесу с ним. Верно ведь? И всякая литература прошлых веков прославляла тех, кто ради любви пренебрегал славой, да, боже мой, небесным и земным блаженством. А теперь все это кажется смешным, непонятным, я уже не говорю о Тристане, да перечтите «Тамань» Лермонтова, и вы скажете: «Как же так, ехал офицер по делу и, утеряв бдительность, увлекся, влюбился, стал кататься на лодке с контрабандисткой, так нельзя». Я думаю, либо люди потеряли способность любить, как когда-то, либо им новые страсти заменили те, прежние!

Она говорила быстро и горячо, словно заранее подготовила целую речь, и сама удивлялась, откуда у нее такая сердитая горячность. Но она уже, не останавливаясь, продолжала говорить:

– Да где там? Что вы! Ну вот вы хотя бы могли бы ради любимой женщины уйти на день со службы, рассердить этим свое генеральское начальство, да какое там – опоздать ради нее на два часа, на двадцать минут? Раньше царство бросали к ее ногам!

– Тут не страх рассердить начальство, – сказал он, – тут дело в долге.

– Да вы мне не объясняйте, я все знаю: чувство общественного долга выше всего, святее всего. Все это верно. – Она снисходительно посмотрела на него. – И все же… скажу вам по секрету… все верно, но любить безумно, слепо, забывая обо всем, люди разучились, заменили эту любовь чем-то иным, новым, может быть, и хорошим, но уж слишком разумным.

– Нет, это неверно. Есть любовь, – сказал Новиков.

– А, ну конечно, – сказала она сердито, – любовь теперь перестала быть роком, вихрем. Ну конечно, знаю, как… любовь хороша, конечно, – сказала она, передразнивая чей-то учительский, рассудительный голос, – супружество, содружество, влюбляться же в неслужебные часы, правда? Что-то вроде оперного театра, – ведь никто из любителей пения и музыки не вздумает бросить службу и в рабочие часы пойти слушать музыку.

Новиков тревожно наморщил лоб и, сведя брови, смотрел на нее, потом вдруг улыбнулся доверчиво и сказал:

– Если б вы на меня сердились, что я все эти дни не приходил, вот хорошо бы!

– Что вы, как вы могли подумать – это ведь вообще. Я-то не гожусь для таких чувств.

– Я понимаю, понимаю, это вообще, – с поспешной покорностью сказал он.

Она подняла голову, прислушалась к далеким заунывным гудкам, вдруг послышавшимся со стороны заводов и вокзала.

– Вот и началась проза жизни, пойдемте домой.

56

Подруга Веры Зина Мельникова жила в доме, в котором поселили Мостовского. Это был один из самых благоустроенных домов в городе.

Верины родные были недовольны ее дружбой с Зиной. Но Вере было безразлично, что говорят домашние о ее подруге. Ей нравилось, что Зина не гнушалась черной работой, мыла полы, стирала, могла сидеть недели на одном хлебе и чае, а на выгаданные деньги купить лайковые перчатки или чулки-паутинку.

И одновременно с расчетливостью в ней была широта, она могла подарить подруге любимую брошку либо устроить вечеринку с таким богатым угощением, что после ей недели две приходилось есть лишь картошку с постным маслом.

Вере нравилось, что Зина не обращается с ней как с не смыслящей в жизни девочкой, а рассказывает о сложностях своих отношений с мужем и спрашивает у нее советов.

По складу своей души она была чужда всему, чем жила Зина. Но почему-то ясная и чистая простота Вериной натуры не мешала ей проявлять интерес к Зининым житейским и сердечным страстям. Зина была старше Веры всего на три года, но казалась всезнающей по сравнению с подругой. Она уже два года была замужем, побывала несколько раз в Москве, жила в Средней Азии, в Ростове. Ее муж теперь работал уполномоченным по заготовкам и часто ездил по области, уезжал по вызовам наркомата в Куйбышев.

Вера взбежала на третий этаж и позвонила.

Зина, оглядев ее, вскрикнула:

– Верочка, у тебя такое расстроенное лицо, случилось что-нибудь?

– Я хочу у тебя ночевать, можно?

– Господи, что за вопрос, конечно. Муж ведь опять уехал в Куйбышев. Ты есть хочешь?

– Хочу.

Зина усадила подругу на диван.

Вера наблюдала, как она быстро и легко двигалась по комнате, накрывая на стол. Каждый раз, проходя мимо зеркального шкафа, она мельком поглядывала на себя в зеркало.

– А я все полнею, – сказала она, – можешь себе представить, все буквально во время войны похудели, а я одна несчастная.

– Зиночка, – сказала Вера тихим голосом и расплакалась.

– Что, что? – испуганно спросила Зина.

Вера, перестав плакать, рассказала о том, о чем не могла и не хотела рассказать дома.