За правое дело

Они прошли по коридору и вышли на внутренний двор. Мария Николаевна зажмурилась от яркого солнца и прикрыла на мгновение уши руками – такой звенящий и разноголосый веселый шум стоял в воздухе. Двенадцатилетние футболисты в майках, с отчаянными лицами, поднимая облака пыли, гоняли мяч. Вихрастый вратарь в синих лыжных штанах, пригнувшись, упершись ладонями в колени, следил за движением мяча, и не только лицо, полуоткрытый рот, глаза его, но и руки, плечи, ноги, шея выражали, что в эти минуты в мире нет ничего более важного, чем игра в мяч.

Ребята поменьше, вооруженные деревянными ружьями и фанерными мечами, бежали вдоль забора, а навстречу им мерным строем шел отряд в треуголках, сделанных из газетной бумаги.

Девочка, быстро и легко перебирая ногами, прыгала через веревочку, которую крутили две ее подруги, а ожидавшие очереди жадно следили за прыгающей и беззвучно шевелили губами, отсчитывая, сколько раз ей удалось прыгнуть.

– За них-то и идет война, – сказала Мария Николаевна.

– Наши дети, я думаю, самые лучшие в мире, – убежденно проговорила Токарева. – Тут у меня есть мальчики, героями были: вот этот, видите, в воротах стоит, футболист – Котов Семен, он в военной части разведчиком был, немцы его поймали, били, ни слова не сказал, все рвется опять на фронт… Или вот эти, посмотрите.

По двору шли две девочки в синих платьицах, одна светлая, другая загорелая, с живыми, темными глазами, держа в руках матерчатую куклу; склонив к кукле голову, девочка слушала, что говорила подруга. Та говорила быстро, решительно, и, хотя слов ее разобрать нельзя было, казалось, она сердилась.

– Вот с утра и до вечера не разлучаются, их в один день привезли из приемника, – сказала Токарева. – Светленькая – сирота, еврейка из Польши, у нее всех родных Гитлер вырезал, а эта, что куклу держит, немцев-колонистов дочка.

Они вошли во флигель, где находились мастерские и стационар. Токарева показала Марии Николаевне мастерскую, большую полутемную комнату с той прохладной сыростью воздуха, которая бывает так приятна душным летним днем в старинных зданиях с толстыми каменными стенами. В мастерской было пусто, только у крайнего стола мальчик лет тринадцати глядел в полую латунную трубку и сердито оглянулся на вошедших.

– Зинюк, – спросила Токарева, – что же ты один остался, а футбол?

– А я не хочу, у меня праци багато, на що мени гулянки, – ответил он и снова заглянул в трубку.

– Моя академия, – сказала Токарева, – вот Зинюк, все просится на завод работать, тут у меня и конструкторы, и механики, и самолеты строят, и стихи пишут, и картины рисуют… – И совершенно некстати тихо закончила: – Жуткое дело…

Пройдя через мастерскую, они вышли в коридор.

– Вот сюда, здесь стационар, – сказала Токарева. – Тут, кроме Березкина, лежит мальчик-украинец, которого мы немым считали, молчит и молчит, что ни спросишь, молчит. Мы решили, он немой, а одна наша нянька, верней уборщица, взяла его к себе, подход у нее есть, он вдруг и стал говорить.

14

В маленькой комнатке пятна солнечного света ползли по стене, теплой белизной своей выделяясь на шершавой побелке; на столике в пузатой банке стояли степные летние цветы, а пятно развернутого стеклом спектра дрожало на скатерке, воздушной чистотой красок затмевая зелень трав, желтизну и синеву цветов, выросших на пыльной степной земле.

– Ты узнаешь меня, детка? – спросила Мария Николаевна, подходя к кровати Славы Березкина. Он походил на мать лицом и цветом глаз. И выражение его грустных глаз напоминало ее глаза.

Мальчик внимательно поглядел и сказал:

– Здравствуйте, тетя, я вас узнал.

Мария Николаевна не умела разговаривать с маленькими, никак не находила нужного тона – то с шестилетними говорила, как с трехлетними, то, наоборот, уж слишком серьезно. Дети иногда сами поправляли ее, объясняли: «Мы уж не маленькие», либо начинали зевать и переспрашивать, когда она с маленькими говорила, как со взрослыми, произносила непонятные слова. Сейчас, в присутствии Токаревой, после тяжелых разговоров, ей хотелось быть особенно сердечной, чтобы заведующая не считала ее черствым человеком. Улыбаясь, она спросила:

– Ну, как тут, ласточки к вам не залетают в окошко?

Мальчик покачал головой и спросил:

– От папы нет писем?

Мария Николаевна, поняв свой неверный тон, поспешно ответила:

– Нет, пока еще нет, никто не знает его адреса, а мама очень скучает по тебе, она просила тебе кланяться.

– Спасибо, а Люба что? – Он подумал и добавил: – Мне тут хорошо, пусть мама не беспокоится.

– У тебя есть товарищи?

Он кивнул и, не ожидая утешения от взрослых, а сам желая их успокоить, сказал:

– Я не серьезно болен, сестра обещала через два дня меня выписать.

Он не просил взять его из детского дома, так как знал, что матери тяжело живется; не просил мать приехать к нему, так как знал, что она работает и не может потерять целый день на такую поездку; он не спросил, прислала ли ему мать в подарок сладенького, так как знал, что у нее нет ничего сладенького.

– Что же передать маме? – спросила Маруся.