За правое дело

– Это вам знать не полагается. Силы есть, боеприпасов хватит. Сталинград не сдадим. – И вдруг, повернувшись к адъютанту, произнес сдавленным голосом: – Кто смел за Волгу мои вещи отправить? Чтобы нитки к вечеру за Волгой не было! Чтобы все до последней нитки в городе было. Ясно? Невзирая на лица беспощадно расправлюсь!

Адъютант вытянулся перед Еременко. Стоявшие подле люди пытливо всматривались в лицо генерала. В это время торопливо подошел к столу Барулин и громким, слышным всем шепотом произнес:

– Вас зовут к телефону.

Пряхин торопливо поднялся, проговорил:

– Товарищ командующий, Москва вызывает, давайте вместе пойдем.

Еременко пошел следом за Пряхиным к маленькой двери.

16

Едва обитая черной клеенкой дверь закрылась за ними, в кабинете поднялся вначале сдержанный, а затем все более живой шум. Несколько человек подошли к карте и стали пристально рассматривать ее, точно ища след, оставленный на ней пальцем генерала. Они покачивали головами и переговаривались между собой: «Да, силенки у немца много», «Удержат ли наши левый берег Дона, и вечная беда: немцы, оказывается, на высоком берегу, а наши на луговом», «Вот и на Волге так будет», «А я уж слышал, что они имеют плацдарм на левом берегу Дона», «Если б так, тут знаете бы что делалось», «Ох, как стал он эти немецкие дивизии перечислять, у меня прямо в сердце закололо», «Правду надо знать, не дети».

Инструктор райкома партии Марфин, маленький ростом, худой, со впалыми щеками, быстро и оживленно сказал:

– Ты, я вижу, Степан Федорович, в обком аккуратно приходишь, а в райкоме не любишь бывать, пряником не заманишь.

– Есть грех, товарищ Марфин. Да и дело какое тяжелое – эвакуация. Тебе проще, товарищ Марфин: сложил учетные карточки, снял красную и зеленую материю со столов, уложил в грузовик – и поехал. А мне? Турбины со Сталгрэса на грузовике не вывезешь.

К ним подошли двое: начальник одного из главных цехов Тракторного завода и директор консервного завода.

– Вот он, главный воротила, мильонщик тракторный, массовый потребитель электроэнергии, – сказал Спиридонов.

– Что ж ты, Спиридонов, не прислал ко мне монтеров? Завод-то работает день и ночь. Заплачу им по высшему разряду.

Директор консервного завода сказал вполголоса:

– Вы, товарищ мильонщик, лучше бы платили не по разряду, а местами на катере, который на тот берег перевозит.

– Ты, я вижу, консервщик, об одном думаешь – как бы переплыть, – сказал Марфин, – заболел ты, видно.

Начальник цеха покачал головой и сказал:

– Днем и ночью у меня душа болит. Цех программу перевыполняет. А вывезем за Волгу – рассыплется коллектив. Поди собирай его, налаживай в степи. Рабочие из цеха не выходят, а я уж списки составляю. И спецмероприятия подготавливаю, страшно подумать! Хуже смерти об этой эвакуации говорить, думать не хочу. Вот и Спиридонов без отказа дает электроэнергию. А то ведь все были объективные причины.

Он вдруг повернулся к Спиридонову и сердито спросил:

– Но ведь заразная штука эта эвакуационная лихорадка?.. Верно, Спиридонов?

– Конечно. Вот начальник урюка и маринованных огурцов свое семейство вывез, а меня уж гложет мысль, сознаюсь откровенно. Ты как считаешь, Марфин, есть лекарство от этой эвакуационной заразной болезни?

– Есть, простое: только не пилюли, а хирургическое средство.

– Ох ты… консервный король, видел, как Марфин на тебя поглядел. Берегись. Вмиг вылечит.

– Что ж, могу вылечить. Запаникует – шуток не будет. Время не такое. – Но в этот момент все замолчали и оглянулись на двери: в комнату вошли Пряхин и командующий фронтом.

Они уселись на свои места, и Пряхин, несколько раз прокашлявшись и выждав тишину, заговорил суровым голосом:

– Товарищи! В последние дни в связи с обострением положения на фронте у нас наметилась вреднейшая тенденция – слишком много готовимся к эвакуации, мало, недостаточно думаем о работе наших заводов на оборону. Мы словно молчаливо согласились на том, что уйдем за Волгу. – Он оглядел всех, помолчал, покашлял и продолжал: – Это грубейшая политическая ошибка, товарищи.

Он встал, оперся руками о стол и медленно, с особым значением, словно отпечатывая каждое слово самым крупным выпуклым шрифтом, произнес:

– Пустых городов не обороняют. С эвакуаторами, паникерами, шкурниками будем расправляться беспощадно. – Произнеся эти слова, он сел и уже обычным, несколько глуховатым голосом закончил: – Таково веление нашей родины, товарищи, в самые грозные часы борьбы. Работа всех заводов, предприятий продолжается. Никаких разговоров о спецмероприятиях и эвакуации. Ясно? Всем ясно? Поэтому никаких разговоров вести по этой линии мы не должны. А раз не должны, то и не будем. Надо работать, работать. Нельзя терять ни минуты, потому что и минута дорога.

Он повернулся к командующему.

Еременко, отрицательно покачав головой, сказал:

– Теперь не время лекции читать. Я одно скажу: Ставка прямо указала командованию: Сталинград удержать любой ценой. Вот и все. Вся моя лекция.