За правое дело

– Странно. Приходил час назад Андреев. Какой-то военный чинил на заводе танк и сказал: «Кто может, пусть скорей уезжает за Волгу. Немцы вчера переправились через Дон…»

– Не понимаю, это, по-видимому, глупости, в городе относительно спокойно, – повторила Мария Николаевна.

– Нет, это, по-видимому, не глупости, – сказала Женя. – Веры до сих пор нет? Действительно, странно!

– Может быть, началась спешная эвакуация госпиталей? – спросила Александра Владимировна и тут же вспомнила: – Да, ведь у Веры сегодня дежурство.

Александра Владимировна вышла на кухню, там не горел свет и потому не было маскировки. Она раскрыла окно и долго прислушивалась. Со стороны вокзала, погромыхивая, шли составы, в темном небе вспыхивали зарницы. Вернувшись в комнату, Александра Владимировна сказала:

– Стрельба ясно слышна, гораздо ясней, чем в прошлые ночи. Ох, Сережа, Сережа!

– Неразумная спешка, – сказала Маруся. – Тем более что послезавтра воскресенье, – добавила она таким тоном, словно по воскресеньям война отдыхала.

Поздно ночью приехал Степан Федорович.

– Дело плохо, – проговорил он и зажег спичку, стал прикуривать, – надо вам срочно всем уезжать.

– Тогда предупредите Людмилу телеграммой, – сказала Александра Владимировна.

– Бросьте вы эти интеллигентские фанаберии, – раздраженно сказал Степан Федорович.

– Степан, что с тобой? – удивленно спросила Мария Николаевна.

В разговорах с мужем она часто обвиняла мать в интеллигентских фанабериях, но едва Степан Федорович повторил ее же собственные слова, она обиделась за мать.

У Степана Федоровича даже выражение лица изменилось, стало простецким, растерянным.

– А ну вас, – сказал он. – Немцы, оказывается, вот они. Эх, как вы одни поедете, пропадете без меня в пути.

Он потребовал, чтобы домашние немедленно приступили к укладке вещей.

– Нужно уговорить Мостовского, он забастовал, решил остаться, надо ему объяснить положение и обязательно предупредить Березкину, – сказала Александра Владимировна. – У вас ночной пропуск, вы и сходите. Спокойней, спокойней, Степан.

– Вы меня не учите, я ради вас ночью прискакал. Приехал на машине, не имеющей ночного пропуска, – сердито крикнул он. – Приехал не для того, чтобы вы меня учили.

– Не устраивайте истерик, – проговорила Александра Владимировна, поправляя рукава своего платья, и, словно Степана Федоровича не было в комнате, сердито прибавила: – Удивительная вещь, я всегда думала, что у пролетарского Степана железные нервы, а вот пожалуйста… – Повернувшись к Степану Федоровичу, она грубо спросила: – Может быть, накапать вам в рюмочку валерьянки?

Маруся тихо сказала сестре:

– Гляди-ка, мама, кажется, обозлилась всерьез.

Дочери с детства знали приступы материнского гнева, когда все в доме затихали и ждали конца грозы.

Степан Федорович, сердито бормоча и отмахиваясь рукой, пошел в комнату к жене.

Женя раздельно и громко сказала:

– Знаете, у кого я сегодня вечером была? У Николая Григорьевича Крымова.

Мать и сестра одновременно, с одинаковой интонацией спросили:

– У Николая Григорьевича? И что же?

Женя рассмеялась и скороговоркой произнесла:

– Все хорошо, все замечательно. Не была принята.

Мать и Маруся молча переглянулись. В это время вернулся Степан Федорович и, подойдя к теще, сказал:

– Разрешите прикурить, – выпустил клуб дыма и благодушно прибавил: – Я, видно, ударился в излишнюю спешку, но вы не сердитесь. Лучше ложитесь спать, а утром посмотрим. Меня с утра в обком вызвали: последнюю информацию получим, телеграмму Людмиле я дам, и с Тамарой поговорим, и с Мостовским. Вы что ж, думаете, я не понимаю.

Маруся сразу заподозрила причину такого быстрого перехода к благодушию. Она зашла к себе в комнату и открыла шкаф, и оказалось, действительно, Степан Федорович хлебнул довольно основательно из бутылки, водку он называл теперь «антибомбином».

Маруся вздохнула, раскрыла дверцы домашней аптечки и, бесшумно шевеля тонкими губами, стала отсчитывать в рюмку капли строфанта. Она теперь принимала лекарства тайно от родных – с тех пор, как шла война, ей казалось мещанской слабостью пить строфант и ландыш.

Из столовой донесся голос Жени:

– Решено, я в дорогу надену лыжный костюм. – И тут же, без связи с только что сказанными словами, Женя проговорила: – Э, помирать так помирать!

Степан Федорович, посмеиваясь, произнес, поглядев на Женю:

– Что вы, Женечка, с вашей неописуемой красотой – и помирать? Никогда я вам этого не позволю.

Марусю раздражало, когда он начинал игриво разговаривать с Женей. Но на этот раз она не испытала привычного раздражения.

«Хорошие мои, родные мои», – подумала она, и слезы быстро потекли у нее из глаз. Мир был полон горя, близкие люди со всеми их слабостями стали ей дороги и милы, как никогда.

19

Во второй половине августа некоторые части сталинградского народного ополчения, состоявшие из служащих учреждений, заводских рабочих, грузчиков и матросов волжского пароходства, вышли из города и заняли оборону на ближних подступах к городу. Вскоре получила приказ привести свои части в готовность дивизия внутренних войск.