— Бабушка, а может быть, мне с дедом остаться? — сказал Володя.
— Вот я тебя привяжу, как козла,— ответила она.— Пойди лучше машину посмотри, сейчас поедем.
Но отчалил катер не скоро.
Грузовик, который должен был перевезти на пристань больных ребят и посуду, белье и продукты, запоздал, пришел лишь в четвертом часу. Водитель объяснил задержку тем, что лопнул коренной лист у рессоры. [Но это было не так. С лопнувшей рессорой он ездил уже неделю. День его начался с левых, как он говорил, дел,— за три стакана легкого табаку он подвез с базара к дому мешок ячменя, заехал заправиться и, позевывая, долго (минут сорок) обсуждал с приятелем положение, а затем они выпили по сто граммов. Он пришел в благодушие, купил помидоров, воблы и лишь после этого поехал в детский дом — грузить в машину имущество и двух больных ребят. При погрузке вещей на катер водитель положил под сиденье выпавшее из мешка, забытое вафельное полотенце и пожелал заведующей счастливого пути.]
Погрузив вещи на катер, он помахал рукой своей знакомой, Клаве, стоявшей на борту катера.
— Пиши, Клава! — крикнул он ей.— Я до тебя в Саратов в гости приеду.
Она рассмеялась, сверкнула белыми зубами.
Он не стал дожидаться отправления катера, завел мотор и поехал в гору. На подъеме заглох мотор, и он минут пять возился, пока наладил карбюратор.
Водитель ехал вверх, слушая, как пыхтит мотор.
Вдруг возник нарастающий вой бомбы, он прижал голову к баранке, ощущая всем телом конец жизни, с ужасной тоской подумал: «Хана!» — и перестал существовать.
Катер был нагружен, суета на берегу сменилась суетой на палубе. Возбужденные отъездом дети не хотели уходить с палубы, и только самых маленьких да некоторых девочек усадили в каюты.
Мария Николаевна провожала ребят до Камышина, где у нее были дела в райкоме и районо.
Она присела в каюте возле больных — Славы Березкина и всегда молчавшего украинца Серпокрыла — и обмахивала платочком лицо.
— Ну, как будто едем,— сказала она подошедшей Токаревой, гордясь тем, что ее хлопотами был получен катер.— Теперь бы до Камышина без приключений добраться.
— Без вас я бы не справилась,— сказала Токарева,— просто помираю, жарко так, может, на воде легче будет.
— Я только теперь сообразила,— задумчиво сказала Мария Николаевна,— что все мое семейство могло бы с вами поехать. Какая досада! В Камышине пересели бы с вами на пароход и добрались так до Казани.
— Пойдемте наверх,— сказала Токарева,— сейчас будем отправляться, капитан обещал ровно в четыре. Хоть посмотрю в последний раз на Сталинград!
Когда женщины ушли, Слава Березкин потрогал своего всегда молчавшего товарища за плечо и сказал:
— Гляди.
Но немой украинец не повернул стриженой бугристой головы к квадратному окошечку, под которым плескалась вода.
Мокрый столб, поросший зеленой плесенью, стоявший под самым окном каюты, медленно поплыл назад, и тотчас стал наплывать второй, стали видны толстый настил пристани, ноги людей, стоявших у перил, потом и самые перила, коричневая рука матроса с синими жилами и с синим якорем, борт баржи в смоляных натеках, и вдруг открылся обрывистый берег, крутые улицы; а через минуту весь город с запыленной зеленью, каменными и дощатыми стенами высоких и малых домов медленно поплыл вниз. Из правого угла оконца появились глинистый осыпающийся откос, зелено-желтые бензобаки, красные вагоны на железнодорожном пути и огромные, затянутые дымом заводские корпуса. Под окном шумно, вразнобой заплескалась волна, и весь пароходик стал дрожать и поскрипывать от шума мотора.