За правое дело

Крымов чувствовал силу, крепость связи между людьми, ответственными за первые минуты и часы Сталинградского боя. Все распоряжения, которые он отдавал, все слова его были направлены на установление не только боевого взаимодействия между расчётами, между огневиками и управленцами, между штабом и отдельными подразделениями, между бригадой, зенитчиками, ополченцами, штабом фронта,— но и того внутреннего душевного взаимодействия, внутренней душевной связи, которые важны и нужны в бою и без которых немыслим счастливый исход боя. Он, комиссар Крымов, знал это на опыте боевых успехов и тяжёлых неудач в пору отступления.

Вскоре, проведённый по указанию Крымова, телефонный провод соединил штаб бригады со штабом зенитного полка, наладилась связь со штабом заводского ополчения, учебным танковым батальоном.

Телефонист то и дело передавал Крымову телефонную трубку, и спокойный, внятный голос комиссара слышали в миномётных, артиллерийских, танковых подразделениях.

— Товарищ комиссар! — говорил, вбегая в штаб бригады, командир пулемётного взвода Волков.— У меня ленты на исходе, ведь в резерв уходили, не думали даже, что придётся в бой ввязываться.

— Пошлите людей в штаб полка ополчения, я договорился с командиром, дадут вам патронов.

Звонил телефон, и Крымов говорил в трубку:

— Окапывайтесь основательно, никаких временных укрытий, дело завязалось всерьёз, надолго.

Да, боевая связь между советскими людьми, которую немцы думали нарушить и парализовать внезапным ударом с воздуха и с земли, не была нарушена, не ослабела.

_{* * *}

Немецкие танкисты на своём пути к Сталинграду внушали ужас всем случайным встречным. Они были уверены, что на переправах и на заводе вблизи объятого пламенем города их внезапное вторжение вызовет ещё больший ужас и растерянность. Но их самих поразил внезапностью плотный, дружный и мощный огонь тяжёлого дивизиона. Когда после прямых попаданий загорелись две выведенные из строя машины, командованию группы прорыва стало ясно: советские войска не были застигнуты врасплох, они уже знали о движении немецкой танковой группы, угадали место выхода танков к Тракторному заводу и северным переправам, заранее подготовив мощный огневой заслон.

Командующий немецкой танковой группой тотчас же радировал в высший штаб. Обдумав обстановку, он отдал приказ танкам и мотопехоте закрепиться, завязать огневой бой с советскими войсками.

Очевидно, что некоторые события в мирной жизни или на войне содержат в себе элементы случая, счастливого или несчастного. Но значение всякого события может быть правильно понято и оценено тогда, когда из него извлекают сущность, выражающую основную закономерность времени, а случайности, счастливые они или несчастные, отводятся на второй план — они не в состоянии влиять на общий ход вещей, они не определяют главного значения происходящего.

Для немцев подходила пора, когда закон жизни и войны перестал складывать в победную, сокрушающую противника ударную силу миллионы усилий немецкого тыла и немецкой армии. Для немцев подходила пора, когда счастливые случайности уже не вели к успеху, а бесследно исчезали, подобно дыму, тающему в воздухе, когда несчастные случайности, как бы мелки они ни были, влекли за собой тяжёлые и длительные последствия.

Труд советского народа и его армии, организующая воля Коммунистической партии подготавливали остановку чугунного, весящего миллионы тонн колеса войны, катившегося с запада на восток по советской земле.

42

Странно жил город после дней воздушных налётов. Странным выглядело всё изменившееся и странным казалось оставшееся неизменным. Странными казались семьи, обедающие в подворотнях, сидящие на ящиках и узлах рядом с развалинами домов, и странно было видеть старуху у открытого окна уцелевшей комнаты с вязанием в руках, подле фикуса и дремлющего пышношерстного сибирского кота. Всё, казавшееся людям невероятным, немыслимым — всё это свершилось.

Изменение совершилось, исчезли пристани, остановились трамваи, не звонили телефоны, прекратилась работа многих советских учреждений.

Не стало сапожных и портняжных мастерских, не стало многих амбулаторий, аптек, школ, часовщиков, библиотек, замолчали радиорепродукторы, не стало театра и кино, не стало привычных магазинов, рынков, прачечных, бань, газированной воды, пивных.

В воздухе стоял запах гари, и горячий печной дух шел от раскалённых стен, сгоревших домов, они ещё дышали жаром.

Всё ближе слышались орудийная стрельба и разрывы немецких снарядов, по ночам со стороны Тракторного доносились пулемётные очереди и сухой треск рвущихся малокалиберных мин. Стало непонятно, что законно в городе: безумная женщина, деловито раскидывающая кирпич и грохочущие листы кровельного железа, под которыми погребено тело её погибшего ребёнка, чинная очередь у хлебной лавки, дворник, метущий улицу… Сталинградцы знали, что на северных окраинах засели немецкие войска. Город томился предчувствием всё новых стремительных неожиданностей, казалось немыслимым жить сегодня так, как вчера, а завтра так, как сегодня. Неподвижность стала немыслимой.