За правое дело

Форстеру впервые в жизни предстояло видеть Гитлера с глазу на глаз, и свидание это радовало и страшило его.

Еще вчера в такой же утренний час он пил кофе и смотрел в окно на старуху в рваном мужском пиджаке, гнавшую по улице серую овцу. Вчера в этот утренний час он шел по пыльной, нелепо широкой улице казачьего поселения, именуемого станицей…

Вечером самолет сел на аэродроме Темпельгоф, но Форстер не смог сразу попасть домой — пассажиров нескольких снизившихся «юнкерсов» охрана не подпустила к выходу из воздушного вокзала. Среди ожидавших были генералы, они рассердились и требовали объяснения. Служащие аэродрома разводили руками… В это время, нарушая все правила, по летному полю пронесся от севшего вдали самолета блестящий черный автомобиль и следом за ним три открытые машины. Один из пассажиров сказал:

— Гиммлер, он при нас вылетел из Варшавы.

И Форстер ощутил холодок страха перед силой, которая, казалось ему, была больше той, что в дыму и пыли, ломая сопротивление русских, рвалась к Волге. Он попал домой лишь поздно ночью.

Его встретили жена и дочь.

Форстер при радостных вскриках «ах, фати!» вынимал из чемодана привезенные подарки — маленькие сухие тыквы, именуемые в украинских деревнях «таракуцьки», глиняные горшочки для молока, деревянные деревенские солонки и ложки, вышитые полотенца, бусы — набор экзотических предметов, к которым питала страсть Мария, учившаяся в художественной школе. Все это тут же было присоединено к раритетам — тибетским вышивкам, пестрым албанским туфлям, цветным малайским циновкам.

— А письмо? — спросила Мария, когда отец вновь нагнулся над чемоданом.

— Письма нет, я не видел твоего студента.

— Разве Бах не в штабе? — спросила она.

— Нет, твой студент стал танкистом.

— Господи, представляю себе Петера на танке. Как же это, под конец войны?..

Именно в это время Форстера позвали к телефону. Негромкий голос предупредил, что за полковником утром заедут, просили подготовиться к докладу. Форстер понял, кому предстоит докладывать: с ним говорил старший сотрудник адъютантуры фюрера.

— Что с тобой? — спросила жена, заметив на раскрасневшемся после семейной встречи лице мужа иное, странное волнение.

Он молча обнял ее.

— Большой день в моей жизни,— тихо сказал он.

Она подумала, что лучше бы большой день наступил не сегодня, но ничего не сказала.

Произошла странная вещь: дважды за сутки Форстеру пришлось столкнуться с человеком, которого он до этого дня ни разу близко не видел за все годы своей жизни. Подойдя к длинному, растянувшемуся на квартал двухэтажному зданию рейхсканцелярии, он обострившимся от волнения и любопытства взором отмечал подробности, о которых расскажет жене и дочери,— черную небольшую доску с золотым орлом у входа, сосчитал высокие ступени, измерил площадь розового ковра, покрывающего, как ему показалось, три четверти гектара, коснулся ладонью серой, под мрамор, стены, сравнил бронзовые бра с бесчисленными ветвями деревьев, оглядел замерших у внутренней арки неподвижных, литых из стали, часовых в светлых серо-голубых мундирах с черными обшлагами. За открытым окном, ведущим на улицу, послышалась короткая, словно приглушенные выстрелы, команда, звяканье оружия, четкие негромкие приветствия.

Форстер увидел, как плавно остановился у подъезда огромный, блещущий лаком и стеклом автомобиль, тот самый, что несся накануне по бетонным плитам Темпельгофа, а две открытые машины, шедшие следом, почти не замедляя скорости, развернулись, и с привычной ловкостью на ходу из них выскочили чины охраны.

Через минуту мимо него под арку, ведущую к кабинету Гитлера, быстрым шагом прошел, улыбаясь пухлым ртом, рейхсфюрер СС в высокой массивной фуражке, в развевающемся сером плаще.

Форстер ожидал вызова, сидя в кресле, ощущая непроходящее, все нарастающее волнение. Минутами ему казалось, что у него вот-вот начнется сердечный припадок с удушьем и тупой, тяжелой болью под лопаткой. Его угнетали тишина и безразличное спокойствие секретарей — они были совершенно равнодушны к полковнику, прибывшему ночью из-под Сталинграда.

В таком ожидании прошло около часа.

Внезапно, по какому-то неуловимому движению в приемной, Форстер понял, что Гитлер остался один в кабинете. Он вынул платок и тщательно обтер ставшие влажными ладони. Казалось, с секунды на секунду его могут позвать. Но после этого прошло еще двадцать минут тяжкого напряжения. Форстер хотел подготовиться к возможным вопросам, но навязчивая мысль мешала ему, он в тысячный раз в уме репетировал удар каблука о каблук, слова приветствия. «Точно шестнадцатилетний кадет перед первым парадом»,— подумал он и провел ладонью по волосам. Затем он подумал, не забыли ли о нем, он просидит так шесть часов, служащие начнут улыбаться, и кто-нибудь скажет ему:

— Пожалуй, вам нет смысла ждать, получена радиограмма, что фюрер прилетел в Берхтесгаден.

И ему захотелось позвонить домой, запретить домашним разглашать среди знакомых новость.

Зажегся рубиновый глазок на мраморном пульте.

— Полковник Форстер,— произнес чей-то тихий и словно укоризненный голос.