За правое дело

Вспомнилось ему смуглое, худое лицо Марии Николаевны. Почему он так равнодушно отнесся к ее гибели? Узнав, что Евгения Николаевна жива, он забыл о ее погибшей сестре. А сейчас при воспоминаниях о ней появилась щемящая жалость, но тотчас вновь исчезла, исчезло воспоминание о Марии Николаевне, и мысль его побежала дальше, то опережая самолет, то возвращаясь к недавно и давно прошедшим временам.

46

Штрум вернулся из Челябинска в Казань в конце августа: он провел на заводе не три дня, как предполагал, а около двух недель.

Эти челябинские дни прошли в напряженном труде, и в другое время понадобилось бы не две недели, а два месяца, чтобы проделать такое множество работ, дать столько консультаций, проверить столько сложных схем, провести столько бесед с инженерами, руководителями лабораторий.

Штрум все время удивлялся тому, что знания его оказались нужны десяткам практических работников и так просто и естественно приложимы к практической работе инженеров, техников и электриков, а также физиков и физико-химиков в заводских лабораториях. Вопрос, по которому вызывали Штрума, был решен на второй день после его приезда, но Семён Григорьевич Крымов уговорил его не уезжать, пока не будет проверена предложенная Штрумом схема.

Все эти дни он остро ощущал свою связь с огромным заводом. Чувство это хорошо знакомо всем, кому пришлось работать в Донбассе, в Прокопьевске, на Урале.

Не только в цехах, не только на заводском дворе, откуда, погромыхивая, уходит на широкую колею рожденный металл, но всюду — в театре, в убранной коврами столовой главного инженера, в парикмахерской, в роще у тихого пруда, по которому плавают опавшие осенние листья, в магазинах, на улицах, в домиках-коттеджах, в инженерном поселке, в длинных бараках — все вокруг всегда и всюду дышит и живет заводом.

Завод определяет, улыбаются или хмурятся лица инженеров, он определяет труд, достаток, нужду рабочих, время обеда и отдыха, он определяет приливы и отливы людской толпы на улицах и расписание местных поездов, решения горсовета; к нему обращены, тянутся улицы, магазины, скверы, трамвайные и железнодорожные пути… О нем думают, о нем говорят, идут к нему или от него.

Он всюду, везде и всегда — в мыслях, в сердцах, в памяти стариков, он — будущее и судьба молодежи, он — причина тревог, радости, надежд… Он дышит, он шумит; всюду его гром, запах, тепло; он в ушах, в глазах, в ноздрях, на коже.

Штрум предложил заводу упрощенную схему монтажа новой аппаратуры.

Когда заканчивалась сборка перед пуском и испытанием всей цепи приборов и аппаратов, Штрум провел на заводе двое суток. Он отдыхал урывками на маленьком диванчике в цеховой конторе: напряжение металлургов и электриков, участвовавших в монтаже, захватило его.

В ночь перед опробованием собранных по новой схеме аппаратов Штрум вместе с директором завода и главным инженером обошел цехи для последней проверки уже законченного монтажа.

— Вы, я вижу, совершенно спокойны,— сказал ему Крымов.

— Что вы, какое там спокоен,— ответил Штрум,— я чертовски волнуюсь, хотя расчет и представляется мне бесспорным.

Он отказался поехать с Крымовым ночевать домой и остался до утра в цехе.

Вместе с парторгом цеха Кореньковым и длиннолицым молодым монтером в синем комбинезоне Штрум забрался по железной лестнице на верхнюю галерею цеха, где был смонтирован один из распределительных узлов цехового электрохозяйства.

Этот парторг Кореньков, казалось Штруму, никогда не уходил с завода. Проходил ли Штрум мимо красного уголка, он видел в полуоткрытую дверь, как Кореньков читал вслух газету рабочим. Заходил ли Штрум в цех, он видел небольшую сутулую фигуру Коренькова, освещенную пламенем печей. Видел он парторга и в лаборатории, и возле заводского магазина, когда там собиралась толпа и Кореньков, размахивая руками, объяснял что-то столпившимся у прилавка женщинам, устанавливал очередь… И в эту ночь Кореньков не уходил из цеха.

Сверху цех выглядел как-то по-особому интересно: чеканно ясно выступали ребра огромных огнедышащих вулканов-печей, разливочный ковш, полный металла, представлялся поверхностью солнца в языках атомных взрывов, в яркой гриве подвижных протуберанцев и искр, солнцем, на которое человеческие глаза впервые смотрели не снизу, а сверху вниз.

После проверки, сборки схемы трансформаторного устройства, включений и переключений, оказавшихся правильными, Кореньков предложил Штруму спуститься вниз.

— А вы? — спросил Штрум.

— А я хочу посмотреть проводку на крыше, полезу вместе с монтером,— сказал Кореньков и указал на железную лестницу, штопором ввинчивающуюся в крышу цеха.

— И я с вами полезу,— предложил Штрум.

С высокой крыши был виден не только завод, но и рабочий поселок, окрестности.

В ночном мраке зарево над заводом было красно-розовым, а тысячи фонарей мерцали, и казалось, ветер то задувал электрический свет, то, наоборот, заставлял его разгораться.

Этот изменчивый свет касался воды в пруду, соснового леса, облаков, и вся природа была словно охвачена тем напряжением и тревогой, которые внесли люди в спокойное царство ночной воды, неба, деревьев.