За правое дело

И второй красноармеец, окинув взором мечущиеся вокруг «Дугласа» истребители, прислушался к ржанию и топоту, свидетельствовавшему, что действительно силы моторов поднятых на воздух машин равны силище табуна в пятнадцать тысяч лошадей, грохоча бегущих по небу, этот второй с лукавой серьезностью все понимающего человека ответил:

— Должно быть, ефрейтор, что отстал вчера на продпункте, прилетел.

9

Ночевали они в Верхне-Погромном. Майор Березкин и лейтенант пошли спать в сарай, подполковнику Даренскому постелили в избе, а представитель начпрода и водитель легли спать в машине, поближе к вырытому во дворе окопчику-щели.

Это был очень душный и жаркий вечер. За Волгой слышалась орудийная стрельба, и небо на юге было в светящихся клубах дыма. Снизу по реке все время слышался гул, словно Волга валилась со скал в преисподнюю, и вся плоская громада степного Заволжья дрожала, подчиненная этому тяжелому гулу: позванивали стекла в избе, тихонько скрипела на петлях дверь, шуршало сено, и с чердака сыпались кусочки глины. Где-то рядом вздыхала корова, ворочалась, приподнималась и снова ложилась — ее, видимо, тревожил гул, запах бензина и пыли.

По деревенской улице шли войска, двигались пушки, грузовики. Автомобильные фары мутно освещали колеблющиеся спины идущих, в клубах пыли блестели дула винтовок, вороненые стволы противотанковых ружей, широкие, как самоварные трубы, минометы. Ночная пыль стлалась вдоль дорог, тяжело клубилась черными облаками у ног. Не было конца потоку людей, они двигались в глубоком молчании. Иногда мигающий свет порождал во тьме голову в железной каске, худое лицо, темное от пыли, с блестящими зубами. А через мгновение машина проносилась мимо, и следующая за ней на миг ловила фарами сидящую в кузове мотопехоту, в касках, с ружьями, с черными лицами, с развевающимися за плечами плащ-палатками.

Свистя, проносились могучие трехосные грузовики, буксируя за собой семидесятишестимиллиметровые пушки с еще теплыми от дневного зноя стволами.

Ошалевшие от ярких фар мохнатые совушки метались в воздухе. Ужи и желтобрюхи, потрясенные гулом и грохотом, пытались уйти далеко в степь, переползали сотнями прибрежную дорогу, и их раздавленные колесами тела темнели среди белого песка.

Ночное небо было полно гудения, среди звезд ползали «юнкерсы» и «хейнкели», по нижним этажам неба, потрескивая, шли на бомбежку «кукурузники», и где-то высоко-высоко глухо ревели медлительные четырехмоторные мамонты — «ТБ-3».

Все небо было охвачено гулом. Тем, кто был внизу, казалось, что они стоят под пролетом огромного, украшенного звездами, темно-синего моста, слушают грохотание движущихся над головами железных колес.

Маяки-прожекторы на аэродромах Заволжья, плавно поворачиваясь вокруг оси, намечали ночные дороги, и на дальней периферии неба светящийся километровый карандаш с молчаливым бешеным усердием вычерчивал голубой круг.

По военно-автомобильной дороге двигались без конца и без начала машины и люди, вспыхивали фары и гасли мгновенно, вспугнутые злым криком пехоты:

— Туши свет, летит!

Черная пыль клубилась над дорогой, и высоко в небе стояло зарево. Это мерцающее, светлое зарево уже несколько ночей стояло над Волгой. И его увидело все человечество. Зарево влекло и ужасало тех, кто шел к нему.

А навстречу спешившим к Сталинграду войскам проселком, с юга на север, степными тропинками шли бойцы разбитого в боях на Дону Юго-Западного фронта.

В ушах красноармейцев все еще стояли крики раненых, их давило небо, провисшее от тяжести немецких бомбардировщиков. Они еще чувствовали на своих щеках горячий воздух пожаров.

А в степи под теплым августовским небом лежали беженцы: женщины и девушки, одетые в меховые шубы, с фетровыми ботиками на ногах, в теплых кацавейках, в пальто, вытащенных в последнюю минуту из сундуков. Дети спали, лежа на узлах. Запах нафталина, шедший от вещей, смешивался с запахом вянущей в степи полыни.

А еще дальше — в оврагах и ярах, вымытых весенней водой, неясно горели огоньки: то шедшие на переформирование бойцы рабочих дорожных батальонов, пастухи, переправившие стада в Заволжье, сидя у маленьких костров, варили сорванную на огородах тыкву, латали одежду.

Возле ворот стояли представитель продотдела, водитель «пикапа», старуха хозяйка.

Все они молча глядели на войска, спешившие к Сталинграду среди ночи. Минутами казалось, что в стремительном людском потоке нет отдельных людей, что движется одно огромное существо с огромным сердцем и устремленными вперед глазами.

Вдруг от пешей колонны отделился человек в каске и подбежал к воротам.

— Мамаша,— крикнул он, протягивая аптечную бутылочку,— налей воды!

Пока старуха лила из кружки воду в узкое горло бутылочки, боец стоял, оглядываясь то на осанистого представителя, то на уже прошедшее мимо отделение.

— Фляжку тебе нужно,— сказал представитель,— какой ты солдат без фляжки.

— Зачем мне фляжка, и бутылочка хороша,— сказал боец.