За правое дело (Книга 1)

Стволовой дал сигнал к дальнейшему спуску - и клеть пошла на нижний горизонт, где проходчики прорубали путь к мощному четырёхметровому пласту коксующегося угля.

По проходке этой части ствола в течение трёх зимних месяцев работал Новиков, и теперь, когда клеть шла до нижнего горизонта, он по-хозяйски оглядывал новую обшивку - нет, что ни говори, поработали здесь люди на совесть.

Ему казалось, что здесь и клеть идёт мягче, интеллигентнее, и что капёж какой-то приятный, вроде тёплого, цыганского дождя, когда и радуга, и солнце светит, и на подземном рудничном дворе воздух суше, чище, чем на первом горизонте.

Но уж действительно поработал он здесь, попотел! Зимой что тут делалось: работал на входящей струе, мокрый, как мышь, а по разгорячённой, потной спине бил ледяной дождь и холодная входящая струя по телу резала... До сих пор тяжело вспомнить - душный, грязный туман стоял всё время в проходке, пар, едкий дым от отпалённых шпуров... Подымаешься на поверхность мокрый, разомлевший, лицо, спина в поту, бежишь от надшахтного здания к бане, а метель воет, пока добежишь до ламповой, инструмент так остынет, что пальцы к нему липнут, жжёт металл, словно его в горне раскалили.

И вдруг вспомнилась ему работа по проходке серного рудника, и он даже усмехнулся: вот уж где мечтал о морозах, метели, о русской суровой зиме. Ох, и Кара-Кумы... Люди лежат на глиняном полу, в домах двери и окна закрыты, баррикады против солнца строят, завернётся человек в мокрую простыню, пьёт горячий кок-чай, и всё равно нет спасенья, задыхается. А в это время работать под землёй - жара, пыльно, вентиляция пшиковая, а тут ещё подорвут породу, напустят дыму - и совсем дышать нечем! Подымешься после смены - из одной печки в другую: кругом тёмные скалы, вдали песок белеет, и кажется, что вся земля горит в тифу. Но ночью посмотришь вокруг - и обо всём забудешь, небо чёрное, антрацитовое, а звёзды большие, крупные, как весенние цветы сон, белые, голубые... Вот, кажется, ударишь кайлом по антрациту - я упадёт цветок с неба. Нет, всё же интересно там.

А бригада уж идёт по квершлагу. Девяткин постукивает по стойкам крепления, поблёскивают тоненькие рельсы...

Латков с весёлым, но не добрым сокрушением говорит:

- Ох, и порода здесь, кремень, набрал наш товарищ Новиков обязательств, а до угля далеко, ой, далеко! Котов сиплым басом поддерживает:

- Я днём слышал, маркшейдер говорил, хорошо б к декабрю, особенно при таком питании. Обещать, конечно, всё можно!

- Ясно, почему не обещать. У нас на заводе до войны поляк работал, у него поговорка была: "Обецянка цацанка, дурному радость", - подтверждает Девяткин.

- Откуда поляк? - спрашивает Брагинская

- Думаешь, землячок?

- Нет, просто это у моего дяди такая поговорка была.

- А у моего дяди... - мечтательно произносит Латков, и, когда договаривает до конца, Брагинская вздыхает:

- О господи Девяткин смеётся.

- Глупый ты всё-таки, Латков, - говорит Иван Павлович.

Его внимательный, спокойный взгляд, пока они идут по коренному штреку, видит всё происшедшее за дневную смену... Вот тут бы надо подкрепить кровлю, верхняк подломился, в таких местах случается - купола выпадают, на разминовке перекос получился, а здесь боковое давление большое - ножка у рамы сломалась.. ну, конечно, обещал начальник подвести в соседний квершлаг сжатый воздух, а труб не наростили за дневную смену, где вчера остановились, там и стоят, да и не привезли труб с поверхности, правда, и на складе их не было, но обещали со станции привезти, может быть, грузовика не дали? Так. Зато кабель протянули, да что в нём пока толку, когда до сих пор не включили добавочную мощность, а энергии едва хватает для механизированных работ на первом горизонте - врубовки одни сколько энергии забирают...

Они сворачивают в квершлаг, и Девяткин говорит:

- Вот тут уж мы работали.

- Конечно, мы, - говорит Латков, - крепили на совесть, забутовка полная, рамы, как гвардия, стоят... - вот где-то в этом месте меня чуть породой не присыпало. Помнишь, Котов, как бурки отладили, я и полез ремонтину ставить.

- Не помню, - отвечает Котов, чтобы позлить Латкова, хотя отлично помнит этот случай.

Он поворачивает к Новикову своё худое, суровое лицо, которое под нависшим сводом, в раме крепления, кажется ещё суровей, и говорит с одышкой:

- Вишь, и думал, сжатый воздух соседу подведут, а трубы даже по коренной не прошли, и не видно, чтобы подвели ни на поверхности, ни на рудничном дворе. И соседям плохо, и нам ерунда.

Новиков отвечает ему:

- А, всё замечаешь, болеешь за подземную работу. Но Котов только нахмурился. Ему казалось, что не тем делом пришлось ему сейчас заняться: заведовал он приёмным пунктом в конторе "Заготптицы", вёл конторскую запись и вдруг в шахту попал... Вот Девяткин, тот до войны был рабочим на галалитовой фабрике, точил корпуса для вечных ручек, потом на заводе пластических масс прессовщиком работал, штамповал технические детали. Кадровый рабочий, и тоже ведь в общежитии сказал: