За правое дело

— Да, условия,— задумчиво повторил Родимцев, рассматривая план города, только что переданный ему Бельским,— на плане были помечены позиции, занятые дивизией.

Командные пункты полков разместились в двух-трёх десятках метров от берега. Командиры батальонов и рот, полковые пушки, батальонные и ротные миномёты расположились в ямах, в овраге, в развалинах домов, стоящих над обрывом. Тут же неподалёку разместились стрелковые подразделения.

Бойцы, не ленясь, рыли в каменистой почве окопы, ячейки, строили блиндажи и землянки — все чуяли опасность, наползавшую с запада.

Не надо было смотреть на план города — прямо с воды открывалось расположение двух стрелковых полков и огневых средств дивизии.

— Что ж, затеяли здесь долговременную оборону строить без меня? — и Родимцев показал рукой вокруг.

— Тут и проволочной связи не нужно,— сказал Бельский,— команду голосом можем передавать из штадива в полки, а из полков в батальоны и роты.

Он посмотрел на Родимцева и замолчал. Молодое лицо генерала было сердито, нахмурено; редко Бельский видел его таким.

— Кучно очень лепитесь к воде и друг к другу, чувствуется, что боитесь,— сказал он и, отойдя от ямы, стал прохаживаться по берегу.

Вдоль берега валялись каменные глыбы, обгорелые брёвна, листы кровельного железа.

Обрыв, ведущий к городу, был крутой и каменистый, множество тропинок вело вверх, где белели высокие городские дома с выбитыми стёклами.

Было довольно тихо, лишь изредка рвались мины да с воем и свистом, заставляя всех низко пригибаться, проносился над Волгой жёлто-серый «мессер», хрипя пулемётными очередями и нахально постукивая скорострельной пушчонкой.

Но чувство тревоги возникало не от привычных для многих выстрелов, по-настоящему жутко становилось в минуты тишины. Все люди в дивизии, от генерала до солдат, понимали, что они сейчас стоят на главной дороге немецкого наступления. Так тревожно и тихо бывает на рельсах — кажется, можешь и прилечь, и присесть, но знаешь, пройдёт время, и с грохотом налетит огромный и стремительный состав.

Вскоре подошёл комендант штаба и лихо отрапортовал, что оборудован новый командный пункт.

Родимцев всё с тем же нахмуренным, злобным выражением сказал ему:

— Почему в кубанке? На свадьбу в деревню приехали? Надеть пилотку!

Улыбка исчезла с широкого молодого лица коменданта.

— Слушаюсь, товарищ генерал-майор,— сказал он.

Родимцев молча пошёл на новый командный пункт, сопровождаемый штабом.

Он поглядел на красноармейцев, несущих к окопам и блиндажам брёвна, доски, куски железа, и, покосившись на тяжело дышащего комиссара дивизии, насмешливо сказал:

— Видал? Как бобры, прямо на воде долговременную оборону строят.

Жерло трубы темнело в десяти метрах от берега.

— Ну вот и дома, кажется,— сказал комиссар.

Видимо, очень страшен был сталинградский берег в этот сияющий, весёлый день, если, уходя от ясного неба, от солнца и прекрасной Волги в чёрную трубу, выложенную заплеснев[ев]шим камнем, в затхлую духоту, люди с облегчением вздыхали и выражение напряжённой суровости в их лицах сменялось успокоением.

Бойцы комендантской роты вносили в трубу столы и табуреты, лампы, ящики с документами, связисты налаживали провода телефонных аппаратов.

— Мировой у вас КП, товарищ генерал,— сказал немолодой связной, который ещё на Демиевке, в Киеве, передавал в батальоны приказы Родимцева.— Тут и для вас вроде особое помещение — вот на ящиках, и сено есть, отдохнуть, полежать.

Родимцев хмуро кивнул ему и ничего не ответил.

Он прошёлся по трубе, постучал пальцем по камню, прислушался к журчанию воды под ногами и, повернувшись к начальнику штаба, спросил:

— Зачем телефоны тянем? Голосом будем команду передавать, все рядом на пляже, в купальнях сидим.

Бельский видел, что командир дивизии недоволен, но так как спрашивать у начальника о причинах и поводах недовольства не полагалось, Бельский с почтительной грустью помолчал.

Комиссар дивизии, наблюдая хмурое и злое лицо Родимцева, и сам начал хмуриться.

Никто, пожалуй, в дивизии не знал столько о людской силе и людских слабостях, как комиссар Вавилов. Он знал, что десятки глаз пытливо смотрят на Родимцева. Он знал, что через штабных, связных, телефонистов, посыльных, адъютантов и вестовых в штабах полков и батальонов скоро будут передавать о генерале: «Всё ходит, не присел ни разу», «На всех сердится, даже Бельского обложил — нервничает, сильно нервничает!»

И думая об этом, комиссар дивизии сердился на Родимцева: надо было помнить, что в необычных, тяжёлых условиях Сталинграда, в штабах полков и батальонов начнут переглядываться, шёпотом говорить: «Ну ясно, дело худо, нет, уж отсюда не выберемся». А ведь Родимцев знал о том, что именно так будут говорить. Не раз комиссар восхищался его умением усмехнуться под тревожными взглядами и, слушая донесение — «Немецкие танки ползут к командному пункту»,— спокойно проговорить: «Выкатить гаубицы для стрельбы прямой наводкой, а пока давай обед кончать!»

Когда наладили связь, Родимцев позвонил командарму и доложил о переправе дивизии.

Командарм сказал ему: