За пределами любви

– Да там произошла одна странная история. Появились два человека, мужчина с женщиной, и они хотели увезти меня… – Элизабет замялась: если она сейчас начнет рассказывать подробно, в деталях, история покажется неправдоподобной, плодом больной фантазии. Она сама бы никогда не поверила в нее.

Но глаза Рассела собрались в пронзительную точку, они привязывали неразрывной, требовательной нитью, которая не отпускала ни на дюйм, ни на полдюйма.

– Как увезти, куда?

И Элизабет пришлось рассказать все. Сбивчиво, путано она пробивалась сквозь слова – как она встретила их двоих, Джину и Бена, как они понравились ей, потом про вечеринку у них дома, – правда, про вечеринку она ничего не помнила, то ли выпила что-то не то, то ли выкурила. Она развела руками, засмеялась неловко: совсем ничего, так, только общие ощущения, словно во сне… Как будто она спала и ела что-то сладкое, и сладость растеклась по всему телу. Будто тело погружено в сладость, вымазано ею. Правда, потом стало плохо, но это уже по дороге домой.

Затем история на теннисном корте, как она почти согласилась уехать с ними, но в последний момент вдруг появился Влэд. Она даже не знала, как он там оказался, не может быть, чтобы случайно, наверное, следил за ней. И он не позволил ей уехать. И правильно сделал. Потому что потом она поняла, что Джина с Беном что-то замышляли, что именно, она, конечно, не знает, но замышляли без сомнения.

А после начались ужасы – ей казалось, что ее преследуют, что кто-то находится в доме. Хотя нет, не казалось, она уверена, что с ней наверняка бы случилось что-то ужасное, может быть, то же самое, что с мамой. Она должна была уехать, у нее не было иного выхода. И она уехала.

Элизабет рассказывала долго, постепенно всплывали подробности, они восставали из памяти как осевшая, но сейчас потревоженная липкая пыль, она погружалась в них, словно проживала свой рассказ заново.

И чем больше она вспоминала, тем напряженнее становился Рассел: не только его взгляд, напряжением были заряжены и его неподвижно лежащие на столе стиснутые руки, и оцепеневшее тело, и резкие складки у носа. Напряжение, казалось, уже не вмещалось в нем одном, оно выплеснулось, повисло, насытило воздух, захватило Элизабет.

Но тут Рассел подался вперед – стремительно, будто пытался расколоть застывший вокруг него воздух, и сказал твердым, не терпящим возражений голосом:

– Это очень важно, Лизи, ты обязана ответить честно. От того, как ты ответишь, возможно, зависит твоя жизнь… – И тут же, не оставляя надежды на паузу, он закончил еще резче, чем начал: – Ты спишь с ним, с этим Влэдом? Правда ведь?

Элизабет обожгло, по телу пробежала судорога, то ли от неожиданности вопроса, то ли от его пронизывающей резкости. В другом месте, другому человеку она солгала бы, наверняка солгала. Но сейчас она чувствовала себя завороженной, бессильной, загипнотизированной этим собранным в точку, буравившим ее взглядом, она сразу поняла, что у нее нет выхода. Она лишь кивнула, признаваясь, и, будто кивка недостаточно, добавила едва слышно:

– Да. – А потом снова: – Да.

Лицо Рассела исказилось. Элизабет видела, как сразу отчетливо проступили морщины, отделяя каждую часть лица, словно все они – нос, щеки, лоб, подбородок были разрознены и лишь недавно собраны из разных, случайно попавшихся частей. Губы сдвинулись, округлились страданием, ненавистью и сначала выдохнули, а уж только потом Элизабет разобрала:

– Подонок!

В голосе тоже проступили страдание и злость, они перемешались и уже казались неотделимы.

– Он ни при чем. Я сама, он даже не хотел, – начала шептать Элизабет. Она хотела объяснить, что ни в чем не виновата, что никто ни в чем не виноват, просто так получилось и ничего трагического в этом нет. И не надо ни злиться, ни мучиться.

– Как ты не понимаешь? – перебил ее Рассел. – Он наверняка все подстроил, он манипулировал тобой. Он наверняка и Дину убил. Именно потому, что хотел совратить тебя. Он использовал Дину, чтобы добраться до тебя. А когда женился на ней и стал твоим отчимом, он официально получил право жить с тобой вместе, в одном доме. Твоя мама стала ему больше не нужна, и он избавился от нее. Когда ты перестанешь быть ему нужна, он избавится и от тебя. Кто знает, что у него на уме. Он опасен, он очень… – продолжал Рассел в запале, но Элизабет перебила его:

– Но полиция ведь отпустила его. Они подозревали его сначала, но потом отпустили. Они сказали, что маму нашли далеко от дома, а он никуда не уезжал.

Сначала искривились губы Рассела, затем они потащили за собой щеки, подбородок. Теперь к злости примешался сарказм: