За пределами любви

– Потом поезд несется с максимальной скоростью, очень быстро. Все замелькало перед глазами. Вы уже не различаете предметы, структуру, композицию. Вы отделяете лес от пшеничного поля только по очертаниям и по цвету. Зеленый сменился бледно-желтым, потом темно-желтым, сочным, переспелым – это, наверное, поле подсолнухов, потом на него наехало голубым – видимо, река или озеро. Потом красное, багровое – это заходит солнце… Перед нами – абстракция.

Я снова взглянула на Анатоля, вернее, на его плывущий слева профиль. Профиль по-прежнему был сосредоточен. Возможно, его заставила сосредоточиться моя незатейливая аналогия.

– Вот и выходит, что любой стиль живописи является, так или иначе, отражением нашего мира, только при различных условиях. В конце концов, живопись – это прежде всего форма и цвет, как и сам мир вокруг. Найти свои форму и цвет и есть задача художника, будь он реалист, авангардист, конструктивист, да кто угодно. Форма и цвет правят живописью, как звук музыкой, как слово литературой.

– Ну да, ну да, – кивнул мне в ответ профиль.

Через гору мы перевалили благополучно. Вернее, обогнули ее. После чего тропинка благополучно вывела нас в долину. Небольшая такая долина, скорее лужок, с одной стороны зажатый все той же горой, с другой – лесом.

Обычно тут я отдыхаю. Мне здесь нравится, особенно когда выходишь из-под сосен под открытое небо, особенно когда оно голубое и солнечное, как сегодня.

Предусмотрительные и трудолюбивые швейцарцы поставили рядом с тропинкой скамейку из тесаных стволов и поленьев. На этот оазис цивилизации, заботливо внедренный в самую сердцевину дикой швейцарской природы, нельзя было смотреть без умиления, как и невозможно было им не воспользоваться. И мы воспользовались, сели.

И тут, не говоря ни слова, мой литературный подельник нагло запускает руку в задний карман своих брюк и являет миру плоскую металлическую фляжечку, наверняка наполненную любимейшим скотчем. Я аж вздрогнула от удивления – оказалось, что мсье Тосс не менее швейцарцев предусмотрителен и тоже умеет заготовлять впрок. Ну надо же, кто мог ожидать такое от ветреного литератора.

Сначала он предложил мне, но я, конечно, наотрез отказалась. Тогда он с чистой совестью глотнул пару раз, завинтил пробочку и спрятал фляжку назад, где она и пребывала прежде, – в задний карман брюк. И видимо, эти глотки что-то сдвинули в его мозгах. В смысле, мозги от глотков пострадали. Так как минуты через две Анатоль предложил:

– А не пойти ли нам по грибы? Вон и лес рядом.

– По кому? – переспросила я на всякий случай.

– По грибы, – повторил любитель живой природы. – Я, знаете, лет тридцать грибов не собирал, с самого детства – издержки городской жизни. А раньше любил, к тому же они красивые, когда из земли растут. Я, если честно, вообще не помню, когда в лес последний раз заходил, а сейчас чувствую, хочется.

– Вы бы еще пару глотков из фляжечки влили в себя, глядишь, и другие желания возникли бы. Более здоровые, – наблюдательно заметила я.

– Да мне и так хорошо, – отмахнулся Анатоль. – Ну что, составите мне компанию?

– Ни в коем случае, – засмеялась я. – Если уж о дикой природе вспоминать, мне Карлоса вполне хватает.

– А я не могу себе отказать. Подождете меня, я ненадолго, десяти минут мне вполне хватит?

– Ну конечно, подожду, – сжалилась я. – Идите, утоляйте детскую ностальгию, ваша соавторша будет терпеливо поджидать вас. Потому что она надежна. Хотите, я косынкой буду махать?

– Да ладно вам, у вас и косынки нет. – Он поднялся, сделал несколько шагов в сторону соседнего леска. – Десять минут, не больше, – повторил он и скрылся среди деревьев.

«Надо же, всего-то несколько глотков хорошего алкоголя, а как легко лишили человека рассудка, – подумала я. – Он вообще, похоже, шальной, этот господин Тосс».

А потом перестала думать. Просто раскинула руки по спинке скамейки, подставила лицо под ненавязчивые лучики швейцарского солнца. Сначала смотрела на далекое небо: казалось, можно определить, где оно там, в высоте, начинается, и найти линию, ниже которой небо еще не было небом, а вот прямо за ней – начиналось.

Я смотрела несколько минут, а потом расслабленность охватила меня, глаза закрылись, и я впала в тихое, блаженное забытье. Лишь представила, как проходящий мимо швейцарский турист, увидев меня, распростертую на скамейке, отшатнется, решив, что бабуся померла от высокогорных перегрузок и уже слегка подсохла и закостенела. С этой веселой мыслью я и погрузилась в дремоту.

Вывел меня из нее отчаянный нечленораздельный крик – длинный, протяжный, без сомнения, мужской, хоть и несколько визгливый. Так кричат, когда больно, страшно и снова больно. А потом нечленораздельный крик перешел в членораздельный.

– Фак! – разобрала я знакомое слово. И еще раз, протяжнее: – Ф-а-а-а-а-к!

«Похоже, мсье писатель набрел на гриб», – успела было подумать я, но еще один смачный крик сбил меня с мысли.

– Кэтрин! – звал меня голос писателя. – Змея! Я наступил на змею. Фак! Фак! Кэтрин!

«Змея – это нехорошо, – подумала я. – Здесь водятся злые гадюки, по осени они особенно немилосердны».