За пределом. Том 3

— Недавно была перестрелка. В соседнем квартале. Тридцать шесть человек в минус. Четырнадцать наших. Люди пока боятся выглядывать.

— Полиция-то успевает вывозить трупы?

— Они даже не расследуют, — ответил мне уже Пуля. — Забрали пули и гильзы, после чего уехали. Они и так знают, кто с кем воюет, и, скорее всего, видят, с какой стороны был каждый.

— Всем плевать, — подтвердил Француз. — Главное, что жарка проходит между нами, плохими перцами, да зачастую в подворотнях, не у всех на виду, а на остальное плевать.

— Видел бы ты, как выглядят кладбища после этого, — кивнул Пуля, смотря на здание. — Просто ряды надгробий с именами, фамилиями да датами. Просто в ряд.

— Будто мы что-то большее заслуживаем, — хмыкнул я.

— Может и заслуживаем. Но хули, не наша вина, что мир вокруг говно. Дали бы мне с сестрой денег и возможность, так я бы свалил к чертям отсюда. Естественно, Бурого я не кину, но это чисто гипотетически.

— Меня всё устраивает, — без каких-либо эмоций ответил Гребня.

— Ну да, ты-то у нас как на курорте, не сравнить с Южной Америкой.

— А там что было? — полюбопытствовал я.

— Если Гребня захочет… — начал было Пуля, но тот его перебил.

— Ловили партизан. Устраивали налёты на их базы. Нередко погибали и гражданские. Но однажды была просто резня. Она перешла все границы — мыслимые и немыслимые. Мы вошли в город, гражданские и партизаны — все в одной куче. Повсюду стреляют. Маленькие улицы среди одно- и двухэтажных домов. Стреляли отовсюду, в половине домов партизаны. Казалось, что там все против всех. Ад и засилье бесконтрольного насилия. Иногда было непонятно, убиваешь ты партизан или людей, что оказались не в том месте и не в то время. Гражданские бегут, за ними стреляют по тебе, ты стреляешь, выбегают из домов, стреляют, перекрёстный огонь, с криками бегут под пули люди, что-то взрывается, повсюду кровь и трупы. А ты стреляешь, стреляешь и стреляешь. Не можешь не стрелять, потому что стреляют в тебя, потому что ты в трансе, можешь только давить на гашетку и менять магазины. Ты пытаешься ориентироваться, понять, где кто, но стреляешь быстрее, чем это делаешь. Потому что промедление означает смерть. И хоть никто не стрелял специально по гражданским, их полегло очень много. И самое страшное, что всем плевать. Правительству, партизанам, наёмникам. Всем. Никому не было дела до гражданских, так как была война, задание и идеалы. Люди подождут.

Первый раз в голосе Гребня я услышал эмоции. И это была горечь. Проскальзывающая в сухом монотонном голосе без красок. Он словно сам вспоминал то время, глядя на старое здание перед нами и видя в нём тот город.

— Эту бойню осветили газетной заметкой. «Стрельба в городе Эсперанза». ОСН, — Организация Содружества Наций, — лишь осудило действия в том городе. Сотни трупов списали и забыли. Да, по сравнению с тем местом это курорт. Я вижу, в кого стреляю. И есть те, кто остановит нас, если мы перейдём границу. Потому что от нас надо защищать людей.

— От нас? Это жарко сказано, — высказался Француз.

— Когда люди заигрываются, они теряют границы, — заметил я. — Нужен рефери, который вернёт тебя обратно. Или удалит насовсем. Люди этого сделать не могут.

— Боятся. Они могут отстоять своё, просто боятся, не хотят или ещё что-то, — сказал Пуля. — Они могут, но не хотят.

— Потому что слабы. А такие, как мы, делают слабость пороком, хотя это не так. Не всем вышивать крестиком, не всем защищать себя.

— Ага, если ты не в состоянии сделать элементарное, тогда чего вообще рыпаться?

— Стоять против тех, кто может убить просто за косой взгляд? Теперь это называется элементарным?

— Как будто мы то и делаем, что убиваем мирняк, — фыркнул Пуля.

— Речь даже не про убийства. Просто людям нечем ответить. Защищать себя совсем ни черта не элементарно. Нам кажется это легким делом, от того, что наезжаем на тех, кто слабее. А вон, наехали на банды, и что? Уже нет того чувства, что мы тут самые главные. Уже не так легко стало.

— Вопрос времени, — отмахнулся Пуля.

— Этот вопрос времени, если не ошибаюсь, только за последнее время унёс больше ста пятидесяти бойцов. Если не двести. Из пятисот.

— Ещё сотню набрали, — добавил Француз. — Потеряли уже двести тринадцать.

— То есть осталось из шестисот всего триста восемьдесят семь. Не чувствуем уже себя такими сильными, верно?

— И к чему ты ведёшь?

— То, что человек слаб, не значит, что ему теперь не надо рыпаться и не обращаться к сильным.

— Если человек не может отстоять себя, пусть влачит своё существование и дальше там же.

— А они отстаивают. Полицией.

— Так, оба уткнулись, — оборвал нас Гребня. Пока мы разговаривали, успели подойти к подъезду этого дома. — Француз, подгоняй машину. Вы — автоматы в руки, раз выдали, и наверх. Второй этаж, дверь двести два. Пошли.

Мы переглянулись с Пулей, явно желая продолжить спор, но ничего так и не сказали. Прекрасно понимали, что есть моменты, когда можно поговорить, а есть такие, когда надо помолчать. И сейчас был как раз-таки один из тех, когда надо не подавать голоса.