За пределы страха. Трансформация негативных эмоций

Не все из нас откликаются шоком в ситуациях вторжения. Некоторые более склонны к ярости. Но, согласно моему опыту, стоящие за обеими реакциями страхи очень похожи. Добавлю к этому, что когда я узнал, что такое мои собственные пределы, когда я признал их действительными и нашел в себе храбрость их утверждать, я переместился из шока в ярость. В прошлом промежуток времени, проходящий между вторжением и осознанием вторжения, был довольно большим. Дни, даже недели. Я замечал, что почему-то у меня в отношении этого человека не очень хорошее чувство. Или я замечал, что во мне появились осуждающие мысли об этом человеке, или даже я критиковал его, разговаривая с другими. Все это стало для меня верным признаком, что я пошел на компромисс, что-то недосказал и испытываю затаенную обиду. Но постепенно промежуток времени сократился, и вместе с этим усилилась моя ярость. Повышенная чувствительность в том, как я иду на компромисс и как я делал это в прошлом, кажется, разожгла пламя подавленного гнева. Это было для меня хорошей переходной фазой, но постепенно я увидел, что сама по себе способность осознавать вторжение и реагировать — ни в коем случае не конец процесса. Гнев все еще исходит от Эмоционального Ребенка во мне, несущего в себе целую жизнь обид. В его реакции нет настоящей силы. Это все еще Эмоциональный Ребенок, переместившийся от подавленности к взрыву. Мне пришлось спросить себя, чем вызван мой гнев? Кому он адресован? Частью гнева было убеждение, что если я тут же не отреагирую, то буду в опасности. Люди будут пользоваться мной, если я не дам бой. Другая часть гнева исходила из ожиданий, чтобы человек или ситуация были другими.

Эмоциональный Ребенок, кажется, никогда не оставляет надежды, что мир (и особенно люди в мире) всегда будет любящим, заботливым и внимательным. Эти волшебные верования заставляли меня носить на глазах шоры. Я либо преуменьшал, отрицал или игнорировал, что кто-то в меня вторгался, либо приходил в праведное негодование. В первом случае я говорил себе: «Они просто не подумали»; «Мне на самом деле все равно, невелика беда»; «Он всегда такой»; «Мне нужно научиться быть более терпимым»; «Я слишком скованный». И я поддерживал эти утверждения всевозможными верованиями: «Хорошие люди — терпимые и гибкие»; «Я буду по-человечески лучше, если не стану делать из этого проблемы». Такие подходы буквально приглашали других в меня вторгаться, потому что я излучал вибрацию, которая словно говорила: «Можете делать со мной что угодно, я не возражаю».

В определенной точке я переходил в другую крайность. Бешенство! «Как ты мог это со мной сделать?» «Как ты можешь быть таким нечувствительным и эгоистичным?» «Я же так себя с тобой не веду!» И тогда мне не хочется иметь с этим человеком ничего общего, или я начинаю мстить со всей возможной изобретательностью. Есть некоторые люди, которые, как я чувствовал, вторглись в меня ни много ни мало как пятнадцать лет назад, и я все еще ловлю себя (Эмоционального Ребенка) на том, что думаю, как бы сравнять счеты. Эта двойственность между отрицанием и яростью лежит в основе опыта вторжения. Прежде чем я понял, что она питается бессознательными ожиданиями, я думал, что обречен на вечное перемещение между надеждой и разочарованием. Эмоциональный Ребенок цепляется за идею, что люди могут быть такими, как ему хочется, и поэтому мечется между подавленностью и взрывом. Нам нужно признать, что Эмоциональный Ребенок навсегда останется в этой двойственности.

Способность устанавливать пределы приходит, если мы начинаем видеть людей и ситуации такими, как есть, и адекватно откликаться.